|
Оценить:
|
Смерть на брудершафт. Фильма пятая и шестая
- Предыдущая
- 10/64
- Следующая
10
Ишь какая.
Имя русалке — Мечтанье Безгреховное, ибо как с ней согрешишь, если вместо грешного места у девы хвост? Но все одно к соблазну видение. Будет нынче что-то.
А и пускай.
Плавай себе, деворыбица, резвися, Господь с тобою.
Перестал веки тереть — туман и рассеялся, пропало всё.
В чертогах большого света
По случаю благополучного, если не сказать чудодейственного избавления из германского плена, едва вернувшись домой, Верейская устроила раут в узком кругу, только для своих — на сорок человек, сугубо по приглашениям.
«Едва вернувшись» означало через неделю, потому что надо же привести себя в порядок, обновить гардероб, хоть как-то восполнить потерю шкатулки с драгоценностями. Были в эти дни (собственно, скорее ночи) и другие занятия, еще более приятные.
Одним словом, летала, как на крыльях. Помолодела лет на десять — так говорили все, кто ее видел. Даже институтская, на всю жизнь, подруга Шура Мягкая, от кого доброго слова не дождешься, это отметила.
Она явилась первая, раньше других гостей и назначенного времени.
— Эк ты, Верейская, цветешь-то! — басом воскликнула Шура, беря ее за плечи после сочного троекратного целования. — Больше сорока не дашь!
И захохотала, когда Лидия Сергеевна встревожено покосилась в зеркало.
В Смольном Мягкая слыла анфан-терриблем, а позднее вжилась в роль одноименной грубиянки из «Анны Карениной». Но душу имела добрую, отзывчивую. Верейская по Шуре ужасно соскучилась.
— Ты все такая же невозможная, — сказала княгиня, рассмеявшись.
Подруга взяла ее под руку, зашептала. Круглые карие глаза блестели.
— Ну, Лиденция, рассказывай! Пока никто не пришел. О тебе все газеты написали. Героиня!
Сели на козетку подле стеклянной двери. Мажордом, согласно новой американской моде, подал «петушиные хвосты»: смесь вина, коньяка и сельтерской. Как успела выяснить Верейская, в связи с сухим законом подавать спиртное в чистом виде теперь в патриотичных салонах почитается дурным тоном.
Начала было рассказывать — самое интересное: про сумасшедшее плавание через зимнее штормящее море, но Шура нетерпеливо оборвала:
— Эту эпику я в газетах прочла. Ты давай про дело. Что за молодец тебя доставил? Хорош собой? Из каких?
Порозовев, Лидия Сергеевна отвечала — сдержанно:
— Не из каких. Простой сибирский промышленник, такой настоящий русак.
И не выдержала. С кем и поделиться, если не с Шурой.
— Знаешь, Шурочка, я, кажется, полюбила.
Ее лицо из розового стало почти пунцовым, счастливым.
— Та-ак, — протянула подруга и хищно подалась вперед. — Было?
— О чем ты?
Взгляд Лидии Сергеевны стал смущенным. Все-таки Шура с годами сделалась совсем sans vergogne.
— Не придуривайся. Было, да?
Потупилась, кивнула.
— Лихо! — взвизгнула Мягкая, употребив словечко из их девичьего прошлого. — Красавчик, да?
— Скоро сама увидишь.
— А лет ему сколько?
— Тридцать — тридцать пять.
Тут Шура окончательно раззавидовалась, изобразила тревожное сомнение.
— Ох, Верейская, а он часом не до твоих денег добирается?
— Что ты! — торжествующе улыбнулась княгиня. — Эмиль богаче меня. У него где-то там, — она махнула в сторону набережной, — за Байкалом золотые рудники.
Больше пооткровенничать не успели, потому что часы пробили семь раз, и вскоре уже прибыли первые гости. К Верейской полагалось приходить по-английски: вовремя.
Вечер начался просто триумфально. Сколько было возгласов, поцелуев, прочувствованных речей! Как же она истосковалась в кошмарном Бинце по нормальной жизни, по шуму, по своим.
Всё было почти как прежде. Разве что большинство мужчин пришли не в статском (у Верейской принимали просто — не в пиджаках, конечно, но и не во фраках), а в разных военных и полувоенных мундирах.
Скоро гости разделились на группки и кружки, прислуга разносила «хвосты» и закуски. Лидия Сергеевна, как водится, перемещалась по салону, всюду выслушивая приятные слова и ахая по поводу новостей. Но всё чаще поглядывала в сторону прихожей.
Наконец выглянул дворецкий и дал знак — подергал себя за бакенбарду.
Княгиня вспыхнула, но, прежде чем идти встречать, остановилась перед зеркалом. Оглядела себя придирчивым, безжалостным взглядом: морщинки, несносные обвислости. Ах, не надо было надевать платье с открытой шеей! Полно, да любит ли он меня, подумала Лидия Сергеевна, но вспомнила всякое-разное — раскраснелась. Любит, безусловно любит! Возможно, не столько ее, сколько громкий титул — мужчины так падки на погремушки. Но разве это столь уж важно? Титул, имя, порода — это ведь тоже настоящее, свое собственное, не краденое. Не важно, за что! Главное, что любит!
Лакей помогал припозднившемуся гостю снимать бобровую шубу с суконным верхом. Румяный с морозца мужчина, которому очень шла светлая бородка, сунул человеку кожаную папку («Подержи-ка»), поправил шелковый галстук, заколотый алмазом. Острый взгляд пробежал по вешалке, высматривая шинели с генеральскими погонами. Таких было несколько, но нужной не обнаружилось.
Забрал папку, сунул лакею банкноту.
Тот стал отказываться:
— Что вы, у нас не заведено.
Но, рассмотрев цвет бумажки, принял ее с поклоном.
— Скажи-ка, а пришел ли… — начал мужчина, но не закончил вопроса.
Из коридора на него смотрела горничная в воздушной наколке и белейшем кружевной фартуке.
— Ты что, Зина?
Он подошел к девушке.
— Я ничего-с… — Она оглянулась и быстро: — Емельян Иваныч, а Тимофей Тимофеич здоровы? Их ни вчера, ни третьего дня не было.
- Предыдущая
- 10/64
- Следующая
