Джин Грин – Неприкасаемый. Карьера агента ЦРУ № 01

Оглавление

170

– Что за паника? – молодо воскликнул академик. – Немедленно налить бокалы!

Жарким июльским утром по Сокольническому кругу плелись два американца в серых переливающихся «тропикалях» с эмблемой выставки медоборудования США: маленький пузатый Джек Цадкин, заведующий пресс-центром, и жилистый, похожий на вышедшего в отставку скакового жеребца доктор Лестер Бивер, консультант отдела анестезиологии.

– Стыд для вы, господин Цадкин, – мямлил по-русски доктор Бивер. – Почему вы не взять я на гостиница восемь часов утро остро?

– Потому что я был уверен, что вы еще дрыхнете. господин Бивер, – щеголяя своим идеальным русским, ответил Джек Цадкин.

– Стыд для вы, – обливаясь потом, канючил доктор Бивер. – Я никогда спать длинно…

Американцы остановились, посмотрели друг на друга и расхохотались.

– Но все-таки признайтесь, Джек, что я делаю успех, – сказал доктор Бивер.

– Определенно, Лестер! – весело воскликнул Цадкин. – Вам уже пора читать Достоевского в оригинале.

Они вошли в стеклянный павильон, настолько прогретый солнцем, что казалось, будто воздух в нем уплотнился и его можно резать на куски, как какое-нибудь желе. Цадкин сел к пластмассовому столику и сказал Биверу:

– Попробуйте-ка сами заказать пиво.

– Вы меня унижаете, Джек, – сказал Бивер. – Вчера в вашем присутствии я заказал целый обед и поговорил с официантом о баскетболе.

Он бодро подошел к буфетчице и сказал:

– Шу-уотч-ка, дать сейчас два пиво, плиз.

Шурочка несколько мгновений остекленело смотрела на него, а потом сказала очень отчетливо и старательно:

– With pleasure, old fellow.

Цадкин за столиком хохотал как безумный.

Американцы подняли пузатые пол-литровые кружки, к которым они уже привыкли за две недели жизни в лесопарке Сокольники.

– Пиво они умеют делать. – чмокнув, сказал Джек Цадкин.

– Делать умеют, но не умеют консервировать, – сказал Бивер. – Русское пиво можно пить только в свежем виде, тогда как датское, например, чем старше, тем лучше.

– Ну, а что о водке, Лестер?

– Видите ли, Джек, о водке у меня есть собственная теория… – оживившись, начал Бивер, но прервался, увидев за стеклом атлетическую фигуру молодого американца, деловито идущего в сторону выставки.

– Что это за парень, Джек? – спросил он, мотнув головой в сторону атлета. – Какой-то он странный. За все две недели нашей работы я видел его раза три, не больше.

Цадкин сдержанно улыбнулся.

– Это Евгений Гринев. Он приписан к нашему пресс-центру.

– Я вам говорю, что видел его на выставке раза три, не больше, – повторил Бивер.

Цадкин осторожно осмотрелся: кафе было пусто. Шурочка, шевеля губами, читала толстый роман.

– Неужели вы не понимаете, Лестер, что это за птица? – тихо сказал Цадкин. – Когда в Штатах его зачислили в мой персонал, я попытался выяснить его медицинскую квалификацию, узнать, где он работал прежде, и тогда мне позвонили из одного правительственного учреждения и посоветовали быть не слишком любопытным. «Этот славный парень окончил медицинский факультет Колумбийского университета, служил в армии, вот все, что вам нужно знать о нем, мистер Цадкин», – сказали мне.

– Скотство! – буркнул Бивер. – Всюду лезут эти «неприкасаемые»! Хотя бы медицину оставили в покое.

– Это не наше дело, Лестер, – сказал Цадкин.

– Как это не наше? Предположим, его здесь накроют, этого «неприкасаемого», что тогда русские будут думать о всех нас, честных врачах? Ох, не нравятся мне эти «спуки»!

– Надеюсь, вы не подведете меня, Лестер? – сказал Цадкин и встал. – Впрочем, возможно, и вы «неприкасаемый»? Тоже «спук».

– Может быть, от «неприкасаемого» слышу…

До полудня Джин работал в пресс-центре, если можно назвать работой вялую пикировку с секретаршей мисс О'Флаэрти. Потом Цадкин в довольно недружелюбной форме предложил ему заняться тремя молодыми врачами из Новосибирска, хирургом и двумя рентгенологами.

– Боюсь, Джек, что это дело не по мне, – пробормотал Джин, глядя Цадкину прямо в глаза.

Цадкин неприязненно молчал.

– Пожалуй, Джек, погребу-ка я отсюда, – сказал Джин.

– Гуляйте, гуляйте, дело молодое, – буркнул Цадкин, а мисс О'Флаэрти разочарованно отвернулась.

Джин вышел из парка, окинул взглядом широкую площадь вокруг метро «Сокольники». Купол ультрамодернистских выставочных павильонов и купола старинной церкви с золотыми звездами по глазури, станция метро и желтые покосившиеся двухэтажные домики странное здание в виде шестеренки, конструктивизм двадцатых годов, неуклюжая пожарная каланча конца прошлого века, многоэтажные новостройки, краны и рядом деревянные заборчики дач – чудом сохранившиеся островки почти сельской жизни, обтекаемые интенсивным уличным движением, – Москва продолжала поражать его, хотя он был здесь уже две недели.

Все-таки это было чудо – Джин Грин в Москве! Он ходит по улицам, разговаривает с продавщицами, с дворниками, с шоферами такси, с милиционерами, все его считают русским, не церемонятся, не замыкаются, не тащат его на Лубянку. Никому и в голову не приходит, кто он такой.

Думал ли он об этом в Брагге или в той чудовищной «Литл Раша»? Думал ли он об этом, когда «отдавал концы» в госпитале спецвойск в Ня-Транге?

Все эти дни в нем жило чувство открытия нового мира – вернее, ожившего вдруг глубинного сна, такого сна, который мучительно вспоминаешь утром и ничего не можешь вспомнить, хотя прекрасно знаешь, что он был огромный, наполненный звуками, красками, запахами, людьми и чувством.