Последний довод побежденных

Оглавление

— Не было никакой войны, господин.

Ну не было так не было, не вопрос. Я бы ее раскрутил рано или поздно. Вот в таком режиме, когда я господин и она обязана отвечать на вопросы, я бы узнал у нее все, что мне нужно. Качнул бы разными способами. Кто был у власти, когда ей было пятнадцать лет, и кто у власти сейчас. Короче, вариантов — море. Да и любые современные познания о мире, в котором я оказался, были бы мне полезны. Однако воспользоваться на всю катушку данной опцией я не смог.

Помешали очень даже объективные причины в лице сразу четырех «вооруженных хиви», лейтенанта, судя по его побледневшему лицу, очень злого, и… Бона. Вся эта компания с жутким шумом и экспрессией ввалилась в помещение, заставив меня скривиться в недовольной ухмылке. Впрочем, это было последнее, что я сделал сознательно и по своей воле. Потому что, едва увидев меня, герр лейтенант ткнул в мою сторону пальцем и приказал доставить меня во внутренний двор комендатуры. Следом за тем меня весьма невежливо подхватили под руки и потащили на улицу. Бон, как я успел заметить, поплелся сзади, а вот наш непосредственный начальник остался в доме. Видимо, беседовать о том, сколь много секретной и запрещенной информации мне удалось узнать.

Как вы думаете, я размышлял о последствиях? Если вы хорошего обо мне мнения, вынужден вас разочаровать — ни фига. Даже не думал. И эта моя недальновидность грозила дорого обойтись мне. Судя по грозному выражению лица герра лейтенанта и готовности, написанной на мордах «вооруженных хиви», урок, который мне собирались преподать, был связан с физическими мерами воздействия в отношении меня. Более чем что-либо иное, меня в этом выводе убеждало мое положение. Я был привязан за обе руки к тривиальному гимнастическому снаряду для подтягиваний. То есть руки мои были запутаны как раз на углах параллельной перекладины, и я стоял, изображая из себя букву X.

Эдакая моя позиция явно указывала на то, что мне предстоит физическое наказание. Судя по почерпнутым мною сведениям из фильмов различной направленности, меня собирались пороть.

— Десять ударов плетью за неповиновение приказу! — озвучил наказание герр лейтенант, и не могу сказать, что это привело меня в трепет. Как-то не пороли ни разу в жизни, и потому я не мог спроецировать на себя.

Бон

Десять, однако… сильно оценил провинность лейтенант. Десять ударов плетью, это серьезно. На самом деле — серьезно, тем более если терпеть не умеешь. Я — умею. Но даже мне пропиши эти десять, взвою. И не факт, что в сознании все это выдержу. Далеко не факт.

— Исполняй! — Лейтенант ткнул меня. Рукоятью плети. Ткнул, требовательно глядя прямо в глаза, и только тут я сообразил, что пропустил что-то. Похоже, задумался и, плавая в облаках, упустил что… приказ?

— Не понял, герр лейтенант! — отчеканил я, смотря в глаза немцу.

— Десять ударов плетью за неповиновение приказу! Исполняй! — И снова лейтенант ткнул меня рукоятью куда-то в район груди. Вроде как в руку вкладывая орудие наказания. И только тут я врубился. Судя по всему, это именно я должен полосовать Нельсона. Вот так поворот…

— Никак нет, герр лейтенант! — через секунду я сделал шаг назад. В тишине. Шушукались эти увальни в оливковой форме, переглядывались, похоже, весело им было. А тут заткнулись. Видимо, неповиновение здесь не поощрялось.

Вот только я не собирался идти на поводу у кого бы то ни было. Порядок, понятное дело, хорошо. Мало того — очень хорошо! И за провинности нести ответственность нужно. Я согласен, что дисциплина важна в любом подразделении, да и в мирной, гражданской жизни без нее тоже не обойтись. Вот только не надо путать дисциплину и произвол. Как только командир начинает злоупотреблять своей властью, его подразделение теряет самое главное — боевой дух и запал. Потому что одно дело — командир, другое — деспот. Низко самоутверждаться и показывать собственную крутость на солдате, который не может ответить. Это никогда не приводило ни к чему хорошему. Поэтому исполнять этот приказ я не буду. Он абсурден. Нельсон ничего не нарушал. Если уж придираться, никто ни мне, ни ему не запрещал покидать расположения, мы вольны гулять где заходим и когда захотим. Никто не запрещал нам трещать с местным населением.

Возможно, я лез в бутылку, но точно знаю, в любой группе, социуме, да где угодно, как себя поставишь — так дальше и будут к тебе относиться. Я не собираюсь быть здесь тряпкой, о которую вытирают ноги и которую можно заставить бить своих друзей. Да. Нельсон мой друг. Вчера мы крепко повздорили, но, тем не менее, он уже доказал свою преданность мне, а вот лейтенант, кроме своего снобизма, еще ничего не продемонстрировал. И он не прав.

— Это почему же? — Лицо немца стремительно побелело.

— Потому что он не нарушал никакого приказа, герр лейтенант. Нам не запрещали общаться с местными жителями, — добавил я, чтобы не оставалось никаких недосказанностей.

Надо сразу обозначать свою позицию, иначе на тебя сядут и поедут, пока не загонят до смерти. Я лично умирать не хотел. И Нельсона мне подставлять тоже было не с руки. Я прекрасно понимал, зачем он поперся в деревню и что хотел узнать. Мать его, посоветовался бы, что ли… придумали бы вариант поумнее.

— Значит, пожалел… Силен дух товарищества, да? Вы посмотрите на них… пришельцы какие! Друг за друга горой! — Лейтенант, добиваясь театрального эффекта, повернулся к остальным бойцам, и те угодливо захихикали.

Я же свои чувства с трудом мог объяснить. Я разочаровался. Причем стремительно. Не могу сказать, что у меня глаза открылись, просто момент был показательный. Попрекать меня тем, что я не валю своего друга? Попрекать тем, что я его защищаю? Херовая у вас система, если у вас нет ничего подобного.