Букет полыни

Оглавление

Затрещали вороты и рукава рубашек, кровь брызнула на кожу. С грохотом рухнуло набок поваленное кресло.

Сигмурт с трудом поборол желание выхватить кочергу из камина и не проломить брату череп. Что тогда? Эшафот? Он не желал на эшафот, не желал очутиться без гроша на дороге, но спустить брату омерзительного поступка и крушения планов не мог. Заодно припомнил все прошлые обиды, щедро отпотчевав ударами под дых.

Виконт не остался в стороне, но преимущество в возрасте теперь, когда они не были мальчишками, ничего не давало.

Наконец противники, тяжело дыша, разошлись.

- Так она потеряла ребёнка? - сплюнув сгусток крови, спросил Ноэль. - Как Элеонора?

- Элеонору не били ногами в живот. Со Стефанией превзошёл самого себя. Ты убил её, понимаешь?! Ревнивый безмозглый выродок! Что вытаращился? Тебе не отвертеться, братец, придётся отвечать. И головой, а не разбитой рожей. На несчастный случай не спишешь.

- Всё так плохо? - виконт будто протрезвел.

- Да уж куда хуже! Молись, чтобы не умерла. Но если умрёт, Ноэль, я тебя покрывать не буду. Так что советую разориться на лучших врачей и вымаливать у жены прощения, чтобы держала рот на замке.

Сигмурт тяжело дышал. Под глазом пунцовел синяк, побаливали рёбра. Но брату досталось больше.

Уже в дверях он обернулся и протянул:

- С превеликим бы удовольствием свернул тебе шею - но братские чувства мешают.

Виконт промолчал. Он спешно переодевался и, морщась, стирал кровь с лица - не хватало, чтобы слуги видели! Похоже, Сигмурт сломал ему руку: запястье припухло и не сгибалось.

Брат прав: он переусердствовал и теперь должен спешно исправить ошибку. Иначе новые родственники в лице Амати могут подвести его под топор палача.

Стефания должна была родить наследника - а он и вправду променял его на собаку. Даст бог, не станет бесплодна.

Свиток 10

Выздоровление шло медленно и стало возможным лишь потому, что за врачом послали безотлагательно. Благодарить следовало и саму Стефанию, отчаянно боровшуюся за жизнь, и окружавших её людей, не потревоживших своими действиями внутренние органы.

Самым сложным оказалось остановить кровотечение: помогло народное средство. Его приготовила повитуха, предварительно убедившись, что не понесёт ответственности за незаконное снадобье. Ингредиенты ужасали, однако помогли, и прискакавший на взмыленной лошади врач застал пациентку живой.

Пару дней Стефания балансировала между жизнью и смертью, то бредя, то прибывая без сознания. Все слуги молись за неё, у спальни постоянно дежурил священник, но его услуги не потребовались. Исповедовать больную ему так же не пришлось: сначала она была не в состоянии говорить, потом же надобность отпала.

В очередной раз осмотрев Стефанию, врач обнадёжил: несмотря на случившееся, она сможет иметь детей. Но зачатие следующего стоит отложить минимум на полгода, до весны.

Стефания не желала видеть мужа, она ненавидела и боялась его, но он всё же, соблюдая приличия, заглядывал к ней. В такие минуты она притворялась спящей, либо ссылалась на усталость, либо просила горничную продолжить чтение Псалтыря. А вот Сигмурту Стефания радовалась, хоть он был и редким гостем в её спальне.

Слуги шептались, что между братьями пробежала кошка, что они серьёзно подрались в день выкидыша, после которой врач понадобился и виконту. Потом, вроде бы, всё наладилось, стало, как прежде, но Ноэль зачем-то потребовал отчётность по баронству, которую вёл Сигмурт.

Долгих два месяца Стефания провела в постели в затемнённой спальне. Она исхудала, побледнела и часто плакала, вспоминая неродившегося малыша. Он снился ей по ночам.

Чтобы не тревожить госпожу, горничная убрала подальше крестильную рубашку и вышивание, унесла колыбельку в кладовую.

Когда Стефания начала вставать, в Атвер пришла осень. Пока ещё тёплая, с ворохом жёлтой листвы под ногами и остатками зелёной на деревьях. Всё ещё радовали глаз трава и кустарники, но караваны птиц с протяжными криками уже тянулись на юг.

Увядание медленно вступало в свои права, умывая дождями землю.

Краски, будто в агонии, вспыхивали ярким пожаром, радуя глаз. Словно драгоценности, они украшали кроны деревьев и головки деревенских девушек, красовавшихся венками из палой листвы по воскресеньям.

Стефания просила отвести её в сад, подолгу сидела в саду, на свежем воздухе, и, укутанная в зимнюю меховую накидку, подолгу смотрела на небо. На то, как оно дня ото дня становится ниже, меняет цвет, будто линяя.

И солнце стало другим, тоже словно поблекло.

Ей не хотелось возвращаться в дом, видеть виконта, отвечать на его холодные расспросы о здоровье. Но она возвращалась, когда могла, отмалчивалась, когда нет, отвечало в духе светского воспитания. Фальшивая улыбка и двуличность стали её верными спутниками.

Стефания была благодарна матери за то, что та с детства привила ей кодекс благородной дамы, учила держать лицо, скрывать личные чувства, перебарывать их, находить утешение в домашнем хозяйстве и вере - без этого она бы сошла с ума.

Никому из родных Стефания не написала правды, справедливо опасаясь, что муж вскрывает и читает всю её переписку. Сухо, коротко сообщила о выкидыше - по воле божьей.

Хотелось забыть всё, как страшный сон, только, каждый раз входя в зал, она заново переживала ту боль.

Виконт, опасаясь, что супруга расскажет всё на исповеди, пытался переговорить с ней, как-то объяснить свой поступок, но Стефания отвечала ледяным молчанием. Нет, он не просил прощения, лишь извинялся за то, что 'переусердствовал, забылся'.