Я был адъютантом генерала Андерса

Оглавление

Очень боялся, чтобы кто-нибудь из уланов, не выдержав нервного напряжения, не начал стрелять преждевременно: он мог вспугнуть немцев и выдать засаду. Сердце стучало, как никогда. В этой войне я впервые так близко встретился с немцами. Ждал терпеливо, секунды казались часами. Позволил группе самокатчиков подойти к нам на расстояние каких-нибудь двухсот метров и только тогда нажал на спусковой крючок. Помню, что оторвался от пулемета лишь тогда, когда магазинная коробка оказалась пустой. Весь лес задрожал и вдруг ожил. Немцы были застигнуты врасплох. Бронемашина от прицельного огня свалилась в ров. Один легковой автомобиль горел, а второй перевернулся. Мотоциклисты повернули обратно, но далеко не ушли. Наши две пушки били вдоль дороги по колонне. Станковые и ручные пулеметы били по поспешно разгружавшейся немецкой пехоте. Немного погодя, и на нас со стороны неприятеля стали падать снаряды. Колонна осталась на дороге. Большинство машин было разбито. Немцы суетились около них, вытаскивая пулеметы и минометы. Они начали отходить к лесу, но, придавленные нашим огнем, залегли в поле.

Мы держались так около часа. Через час из деревни откликнулись немецкие пулеметы. Однако их огонь нас не достигал. Все же через несколько минут батальон немецкой пехоты перешел в наступление. Следовало уходить. У нас не было ни одного убитого, лишь немного легко раненых, которых я приказал поместить на повозки. Постепенно все было готово, и мы, прикрываясь лесом, могли оторваться от неприятеля.

Скрываясь по лесам и ведя бои, где удавалось, мы продержались до 29 сентября. У нас уже не было боеприпасов. Пушки стали ненужными. Велосипеды были поломаны, большинство лошадей хромало, поэтому их пришлось оставить на месте. Людей убывало тоже с каждым днем. Мы были измучены и голодны. Вечером 29-го мы уничтожили пушки и пулеметы. Я разбил солдат на маленькие группки, чтобы они без потерь смогли вернуться к себе домой.

Мы уже знали, что Красная Армия вошла на территорию Польши. До нас доходили слухи, что наши части ею разоружаются и распускаются по домам.

В ночь с 29 на 30 сентября после молитвы и пения «Роты» мы сердечно распрощались. Момент был торжественный, но печальный и мучительный.

Каждый пошел в свою сторону. Мы знали, что боевые действия для нас в Польше кончились. Тем не менее все отдавали себе отчет в том, что это еще не конец, что война еще продолжается, и наш долг еще не выполнен.

С несколькими уланами я направился на Сокаль, а оттуда во Львов. По дороге встречались советские войска. Они нас не задерживали, и мы продолжали идти спокойно. В пути встречались такие же группки, как наша. Иногда объединялись, иногда только обменивались советами или замечаниями. Местное украинское население относилось к нам весьма враждебно. Его приходилось избегать. Только присутствию Красной Армии мы обязаны тем, что в это время не дошло до крупных погромов или массовой резни поляков.

Печальное это было время. Куда не кинешь взгляд — пепелища и руины. Безграничное отчаяние, вытекающее из невозможности оказать сопротивление, из отсутствия оружия, руководства, вождя...

Через несколько дней путешествия, не раз подсаживаясь на крестьянскую телегу, а иногда на советскую грузовую автомашину, 4-го октября я добрался до Львова.

Львов был полон жизни, полон людьми: нашими военными и советскими войсками. Город внешне выглядел почти нормально. Разрушения, причиненные военными действиями, были минимальны. Некоторые районы совсем не пострадали. Но жизнь во Львове протекала в ускоренном темпе. Гостиницы, рестораны, кафе были переполнены. Ничего удивительного, ведь население города увеличилось вдвое. Несмотря на убыстренный темп, всюду преобладала необыкновенная серьезность.

Я встречал множество друзей, товарищей по оружию. Почти все хотели попасть во Францию. Мы уже узнали, что генерал Сикорский формирует там польскую армию, что создано новое правительство, что будем продолжать сражаться, что Польша еще не погибла, как говорилось в польском гимне.

Во Львове я установил контакт с генералом Янушайтисом, Борута-Спеховичем, Андерсом, который находился в госпитале, и с рядом других офицеров.

Здесь же я узнал, что наш президент Игнаци Мосьцицкий, верховный главнокомандующий маршал Рыдз-Смиглы, все правительство вместе с генералитетом бросало Польшу, чтобы спасать свои драгоценные особы...

Во Францию

После многих бесед, проведенных с коллегами во Львове, а также с генералами Янушайтисом и Борута-Спеховичем, руководителями тогдашнего только зарождавшегося подпольного движения сопротивления я был послан Янушайтисом курьером в Париж к Сикорскому.

Тогда во Львове находилось больше шести тысяч офицеров. Часть из них должна была перейти границу и влиться в польскую армию во Франции, часть намеревалась остаться в Польше. Необходимо было также определить и выяснить наши отношения с Советскими властями. Кроме того, необходимо было установить постоянную и прочную связь с Парижем и получить деньги на проведение акций в Польше.

Однако наиболее нетерпящим отлагательства вопросом были наши отношения с русскими. Ситуация была неясная и с каждым днем ухудшалась, а урегулировать вопрос можно было только на высшем уровне обоих государств.

Мы вступили в тот период, который для одних стал долгим пеклом плена, для других же порой скитаний, конца которому не было видно.

Собираясь как специальный курьер в Париж к генералу Сикорскому для доклада о положении в Польше и получения инструкций для подпольной работы, я решил, что мне удобнее будет идти вдвоем. В качестве компаньона в это опасное путешествие я пригласил человека симпатичного и с характером, инженера Стефана Богдановича. К этому походу мы готовились солидно. Необходимо было иметь гражданские документы. Их мы имели. До Кут, где мы предполагали перейти румынскую границу, нам нужно было ехать под предлогом закупки ковров. Поэтому в одной из известных во Львове фирм мы достали рекомендательные письма и так, снабженные необходимыми документами, делали последние приготовления в дорогу. Нужно было иметь хорошие и удобные сапоги, теплое белье и немного денег.