Злые игры. Книга 2

Оглавление

— Ну вот, опять, — прошептал он, поглаживая ее волосы, — опять эта холодная и сдержанная английская девочка. — И Шарлотту при этих словах будто окатило волной гнева и боли, которые каким-то непостижимым образом только усилили ее желание, и она в тот же момент позабыла про все, про всякий здравый смысл, про любую осторожность, и не столько для удовлетворения желания, становившегося все более жгучим, сколько просто ради того, чтобы избавиться от преследующего ее всю жизнь ярлыка, ужасного, давящего ярлыка примерной школьницы, она снова прижалась к Джереми и ее влажные губы, уже нисколько не сдерживаясь, принялись сами искать встречи с его губами.

Она сама не поняла, когда и как вдруг очутилась на постели в комнате позади студии, и Джереми в перерывах между поцелуями, которые становились все более страстными, очень ласково и очень аккуратно снимал с нее одежду, делая это с проворством и мастерством, явно свидетельствовавшими о большой практике; не поняла она и того, каким образом оказалась вдруг обнаженной, совсем-совсем обнаженной, и он тоже; он стоял на коленях, возвышаясь над ней, улыбался, и все ее тело страстно хотело его, жаждало ощутить его в себе. Шарлотта чувствовала, как нарастает, крепнет в ней это желание, как оно становится все больше, подобно медленно раскрывающемуся цветку; нежная, влажная и горячая, она жаждала принять его в себя, и теперь ей уже легче было бы выпрыгнуть из огромного окна прямо в ночное небо, чем пойти наперекор своему желанию. Она раскрыла объятия, и он опустился в них, плавно и осторожно лег на нее; теперь она чувствовала, как увеличивается его пенис, как он все крепче давит на нее, продвигается к ней, начинает постепенно входить в нее, и она сделала осторожное движение, как бы устремившись ему навстречу. Джереми принялся целовать ее груди, чуть прикасаясь к ним губами, осторожно и неторопливо, как бы дразня кончиком языка ее соски; иногда он отрывался на секунду, чтобы бросить на нее взгляд, а потом опять продолжал целовать ее — ласково, томно, необыкновенно нежно, — и с каждым его поцелуем, с каждым прикосновением желание охватывало ее все сильнее, оно прокатывалось по всему ее телу волнами то жара, то сменявшей его почти физической боли. Шарлотта раскрывалась ему навстречу, все глубже и глубже принимая его в себя, отвечая ему все более страстно и энергично, и чувствовала, как это огромное желание уже не давит, но будто уносит ее, как оно побуждает ее все сильнее хотеть его, стремиться ему навстречу. Тогда Джереми стал медленно и ласково целовать ее в губы, а его руки оказались под ней и, слегка сжимая, поглаживали ее ягодицы. Шарлотта уже не видела и не слышала, не замечала вокруг ничего, абсолютно ничего, ее охватила какая-то особая сосредоточенность, не только физическая, но и душевная, сосредоточенность, все сильнее и сильнее требовавшая облегчения, высвобождения. Теперь она лихорадочно двигалась навстречу Джереми, повинуясь какому-то очень быстрому ритму, почти рывками, тело ее выгибалось, голова запрокинулась назад, она не воспринимала сейчас ничего, кроме позывов собственного тела; все ее физическое существование сконцентрировалось в эти минуты только на предчувствии приближавшейся кульминации, и наконец у нее как будто вспыхнуло перед глазами что-то очень яркое, в ушах раздался гром, она вскрикнула, потом еще и еще раз, движения ее участились, и вот на нее свалилось, словно дар свыше, это необыкновенное ощущение, почти до боли сильное и приятное, оно обрушивалось на нее снова и снова, расходясь по всему телу бесконечными волнами радости и удовольствия; но вот оно ослабло, постепенно сошло на нет, все кончилось. Шарлотта открыла глаза и увидела прямо над собой лицо Джереми; он улыбался ей, ласково и нежно, но с каким-то странным торжеством во взгляде; и с острой болью, которая мгновенно и безжалостно вытеснила собой ощущение радости, Шарлотта сразу же, в ту же секунду, поняла совершенно отчетливо и ясно, какой опасный поступок она совершила.

Глава 33

Малыш, 1985, начало весны

Малыш сидел в кресле и слегка потел. Ему казалось, что осмотр длится феноменально долго. Теперь вот врач принялся изучать его глаза, внимательно исследовал вначале один, потом другой, непрерывно бурча что-то себе под нос и время от времени произнося «гм-гм». У Малыша вдруг возникло сильное желание скорчить ему рожу.

— Так, ну что ж. Ничего серьезного… будем надеяться. Наверное, вы просто слишком переутомились. Чересчур много работаете. И не будем забывать, что у вас был ведь инфаркт… когда?., два года назад. Давайте-ка я запишу вас на эту неделю к невропатологу, и пусть он вас хорошенько проверит. Когда, вы сказали, вы стали временами замечать такое онемение? Пару месяцев назад, да?

Выйдя от врача, Малыш медленно и без цели двинулся по Харлей-стрит; самочувствие его после консультации вроде бы немного улучшилось. В конце концов, врач знает, что говорит. Если бы у него было действительно что-то серьезное, что вызвало бы у врача настоящие опасения, его бы в тот же день уложили в больницу. Врачи всегда действуют именно так. И чем дольше они сами с тобой возятся, тем меньше оснований считать, что у тебя что-то серьезное. Да в общем-то никаких серьезных симптомов у него и нет. Если бы у него и вправду дела были плохи, то после такого долгого осмотра его бы просто не отпустили. Все это продолжается у него уже несколько месяцев, и за это время ему определенно не стало хуже. Ну, может быть, если и стало, то только самую малость. Всего-навсего изредка возникающее в правой руке какое-то онемение, окоченение, так что трудно бывает достать ключи, вставить их в замок. Настоящая-то его проблема в другом: просто после инфаркта он стал ипохондриком. А работает он действительно очень много, особенно сейчас, перед предстоящим в апреле открытием лондонского отделения «Прэгерса». Слишком много. И жизнь у него сейчас нелегкая. Малыш поднял руку, подзывая такси, и отправился в свою контору на Сейнт-Джеймс-стрит.