Секретные миссии (сборник)

• Предыдущая
• 100/239
• Следующая

Я молчал и только пристально смотрел на него.

— Моя фамилия? Моя фамилия Пинто, подполковник Пинто!

Глава 8
И ВСЕ-ТАКИ ОН ЗАГОВОРИЛ

В приложении к первой главе я говорил, что офицер контрразведки никогда не должен доверяться своим впечатлениям о подозреваемом. Хороший шпион достаточно натренирован, чтобы создать о себе благоприятное впечатление. У него может быть открытое, честное выражение лица. Используя все свои актерские способности, он постарается доказать, что он настоящий честный гражданин. Наоборот, действительно честный человек обычно не готов к этому, если только он не продавец и не коммивояжер, ибо сама профессия учит их завоевывать симпатии людей. Более того, невиновному человеку незачем усиленно подчеркивать свою честность при перекрестном допросе. Он знает, что он ни в чем не виновен, и надеется, что допрашивающие поймут это без его помощи.

Поэтому, работая в контрразведке, не умно делать окончательные выводы с первого взгляда.

Правда, человек с большим опытом иногда сразу делает правильные выводы. Может показаться, что он руководствуется интуицией, но это не так. Его выводы основываются на определенных признаках, которые он замечает сразу, тогда как неопытный человек может их и не увидеть. Так архитектор с первого взгляда оценивает несколько планов, или просто у него складывается определенное впечатление о них, редактор дает заключение о статье после беглого ознакомления с ней, а хорошо подготовленный следователь после первого же разговора с подозреваемым составляет о нем правильное представление. Нельзя слепо доверяться предчувствиям, но те же предчувствия часто помогают раскрыть истину.

Я не могу теперь вспомнить, что заставило меня заподозрить, что Эмиль Буланже может оказаться немецким шпионом... Прорвав оборону немцев, передовые части союзников вступили в Бельгию. Танки и моторизованная пехота стремительно продвигались вперед, воздух сотрясали оглушительные раскаты орудийных выстрелов. В дзоте на перекрестке дорог временно расположился наш разведывательный отряд. Крестьянские дома и постройки поблизости от нас были заняты штабом дивизии. Поскольку штабу этой дивизии мы не подчинялись, нам приходилось устраиваться самим. Приданные высшему штабу, мы пользовались некоторыми преимуществами. Так, мы могли перемещаться, куда нам было угодно, не спрашивая разрешения. Но это было сопряжено и с рядом неудобств. Например, о размещении нашего отряда никто не заботился, и мы должны были устраиваться сами.

Однако вернемся к Эмилю Буланже. Его привели ко мне из штаба дивизии два армейских офицера контрразведки. Его нашли, когда он потерянно бродил вокруг эвакуированной бельгийской деревни, которую противник только что подверг сильному артиллерийскому обстрелу. Я молча, внимательно посмотрел на Буланже. По одежде это типичный фермер, а говорил он на франко-бельгийском наречии с заметным валлонским акцентом. Но что-то в его манере держаться, в ярком блеске его голубых глаз вызвало у меня подозрение. Мускулистая, собранная фигура Эмиля Буланже, его мощная бычья шея как-то не вязались с обликом крестьян этой части страны, обычно неуклюжих и худых.

— Вы фермер? — спросил я.

— Я был фермером, — ответил он, слабо жестикулируя. — Теперь у меня ничего нет. Боши забрали весь скот, забрали даже утят. На полях — сплошные воронки от снарядов и бомб, а дом разнесло в щепки. Моя жена осталась там, под обломками дома. Все остальные куда-то исчезли...

И вдруг он протянул ко мне руки, согнув пальцы, похожие на когти. Пальцы были исцарапаны, ногти сломаны, и под ними запеклась кровь, перемешанная с грязью.

— Я хотел откопать ее, свою жену, — прошептал он. — Она осталась под обломками, в темноте, а ведь она так боялась темноты... Я скреб, как краб, но она уже умерла. — Он печально задумался.

— Вы умеете считать? — спросил я, прерывая его молчание.

— Считать? — недоуменно повторил он.

Под рукой у меня оказалась тарелка сухой фасоли, «освобожденная» нашими войсками. Я подвинул эту тарелку к нему.

— Считайте фасоль, — приказал я, — считайте вслух.

Он не торопясь брал по одной фасолине и удивленно считал по-французски: «Un, deux, trois...» Когда он добрался до семидесяти двух, я остановил его. Первый экзамен он выдержал успешно. Если бы он был знающим французский язык немцем, выступающим в роли валлонского бельгийца, он произнес бы «семьдесят два» по-французски «soixante-douze», а не так, как говорят валлонские крестьяне, — «septante-deux». Пока все шло гладко. Но я еще не был уверен, что Буланже действительно тот, за кого он себя выдает, — честный бельгийский фермер, ошеломленный потерей жены и дома. К счастью, в то время я был не очень занят и мог уделить ему достаточно внимания. Если он окажется невиновным, никто ничего не потеряет. А если будет доказана его виновность, мы вовремя обезвредим шпиона в тылу наших наступающих войск.

Я приказал увести его в сарай — бывший коровник. Снаружи дверь заперли на засов. Между двумя балками было отверстие, через которое за Буланже незаметно для него непрерывно наблюдали. В эту ночь перед сном Буланже опустился на колени и произнес молитву. Он не мог знать, что за каждым его движением пристально следили, и все же молился на франко-бельгийском наречии, простыми, безыскусными фразами, которые он привык с детства повторять за деревенским священником. По голому полу пробежала крыса. Он испуганно вскрикнул: «Dieu!» — типично валлонское восклицание. Затем Буланже растянулся на матраце и, видимо, заснул. Тогда я приказал положить соломы у его двери и поджечь ее. Когда едкий дым проник в коровник через отверстия под дверью, несколько солдат забегали по коридору, выкрикивая по-немецки: «Feuer! Feuer!» Буланже проснулся, приподнялся и снова лег. Снова по коридору забегали солдаты с криком «Au feu, au feu!», что по-французски значит «пожар». Буланже тотчас вскочил и, завопив не своим голосом, стал стучать в закрытую дверь. Когда я открыл засов, он, всхлипывая, произносил молитвы на франко-бельгийском наречии.

• Предыдущая
• 100/239
• Следующая