Возвращение Остапа Крымова

Оглавление

«Трояк — это нам и по плечу, и по карману»

Он отсчитал положенную таксу. Танец длился полторы минуты. Он никогда еще раньше не видел голых негритянок. Проклятый счетчик не давал расслабиться. Затем, как и в первый раз, раздался звонок, и пластиковая штора заскрежетала на место. «Бай!» — успело проскочить через щель в его каморку, прежде чем изображение исчезло. Он почувствовал, что следующие три доллара уже приговорены.

Когда окошко открылось вновь, она улыбнулась ему, как старому знакомому.

«Еще пяток троячек — и мы будем лучшими друзьями», — подумал он.

Он вспомнил, что при входе во второй зал видел туалет с умывальниками. Он заказал «потрогать». Она приняла деньги и спросила, как повернуться. Может быть, это было и примитивным, но в женщинах он больше всего любил заднюю нижнюю часть туловища. Он не стал изменять своим привычками на этот раз.

Your ass.

Видимо стараясь сделать клиенту процедуру «of touch» удобной, она наклонилась. Он оказался неподготовленным к такому сервису и потерял несколько драгоценных секунд. Ее тело оказалось настолько мягким и шелковистым, что напомнило ему плюшевую игрушку. На табло под противный звон выскочил ноль, и окошко поползло вверх.

«Бай!»

Когда следующие три доллара вернули ее к нему, она понимающе улыбнулась и повернулась к нему спиной. И тут ему в голову пришла идея. Он похлопал ее по бедру и позвал: «Ми-исс!» Она повернулась и с улыбкой наклонилась к нему. За оставшиеся шестьдесят секунд и дополнительно оплаченные три минуты он, как смог, объяснил, что собирается проехать на автомобиле через всю Америку с востока на запад. Он хочет поближе узнать Штаты. Ему нужен гид и спутник. Он может относительно хорошо заплатить. Поездка не займет больше десяти дней. Почему бы ей не взять отпуск за свой счет и не показать ему Америку? Секс не обязателен. Когда он закончил, электронный счетчик показал, что у него есть еще пятнадцать секунд. Девушка обворожительно улыбнулась, сказала:

Wait a minute, please, — и, как была нагишом, куда-то исчезла. Когда через минуту окошко опустилось, вместо попы шоколадной красавицы его встретили черные зрачки гориллы в окружении красных белков глаз. Такого здорового негра он еще не видел. Горилла взял его за воротничок и резким движением по плечи втянул через окошко внутрь комнаты со шкурой. В голову пришла мысль, что эта шкура принадлежала какому-нибудь незадачливому курду, может быть, тоже любителю путешествовать по Америке в приятной компании. Негр долго что-то говорил. Единственный американский матюк был лейтмотивом этого монолога. Из всего сказанного он понял только один жест, когда вышибала провел пальцем по горлу. Он вспомнил, что в заднем кармане брюк у него заныкан полтинник баксов для экстренной ситуации. Очень неудобно доставать купюру, когда твои плечи прижаты к деревянной перегородке, а голова занята переводом с нью-йоркского сленга. Когда зеленая бумажка хрустнула перед носом гориллы, тот отпустил его и щелкнул пальцами. Как из-под земли, появилась его шоколадка. Все отступные перешли к новому хозяину. Счетчик выбросил очередные тридцать секунд. Шоу продолжалось. Но настроение пропало. Как только он открыл дверь и вышел, в комнатушку ворвалась бабка с тряпкой.

«Нет. Для меня все это слишком натурально. Здесь все поставлено на поток. Эх, скорее бы в Россию, пока до нас это не докатилось».

Когда он вышел на улицу, его окликнули. Это была уборщица-негритянка. Она молча сунула ему в руку что-то и вернулась обратно. Это была записка. На бумаге был нацарапан бруклинский телефон и имя: Бриджит.

«Все-таки, Америка — это страна шансов. В этом клочке бумажки сразу два шанса. Первый — посмотреть Штаты глазами коренной американской негритянки, второй — быть зарезанным ее сутенером. Выбор тоже интересен: либо ничего, либо сразу два шанса одновременно».

Через три дня он арендовал автомобиль и укатил в сторону запада.

АРТИСТИЧЕСКИЙ БОМОНД

Прирост таланта у нас катастрофически отстает от прироста населения.
Остап Крымов («Индивидуальные средства защиты от демографического взрыва»)

«Снятое молоко» высшего музыкального и артистического общества Харькова было очень типичным: сливки находились в столицах и превращались там в масло, остатки — потихоньку в постный кефир.

На первый взгляд, бомонд города был пестр и многолик. Тут были и уважаемые знатоки, и спившиеся таланты, бузотеры и отмороженные тихони, наколотый и никогда не трезвеющий молодняк. В Харькове недолюбливали попсу и уважали классиков. Весь бомонд был, как настоящий, но извечная болезнь всех городов, если это не Киев, Москва и Питер, — провинциальность — придавала всему этому какой-то кукольный оттенок: фальшивые голоса за ширмой, мелкота планов, отсутствие поклонников, суммы, не поражающие воображение.

Принадлежность к иному миру оформлялась здесь в виде кожи, косичек, перехваченных резинкой, сережек в ушах, перегаром смешанного букета и особого музыкального жаргона.

Среди мелкокалиберной публики, выделялся талантливый бузотер Мармышников, рокер и словесник, актер и скандалист. Его единственное и основное невезение заключалось в том, что он родился не в Париже, а намного восточнее. Зарывая свой комический талант в землю, он отхлебывал из горла прямо на сцене половинку водки и вместо закуски орал в микрофон то, что называлось металлом. Хотя больше это походило на асфальт. Публике это нравилось, но ее стабильно было немного.

Мэтр музыкального бомонда Харькова — Бобров, ведущий передачи «Бизоны рок-н-ролла», всячески старался сам походить на древнее ископаемое. Он всегда ходил пешком, презирая скорее деньги, чем личный автотранспорт как таковой. Борода его и усы в разных местах пестрили множеством оттенков — от седого до желтого у рта, по-видимому, от трубки, которую Мэтр никогда не вынимал изо рта. Точно такой же налет дымных смол содержался, видимо, на его легких, придавая голосу тот хрипловатый баритональный оттенок, который так любили радиослушатели и который знал весь Харьков. Одежду он выбирал так, что с первого беглого взгляда его можно было принять за бомжа. Присмотревшись — за хиппи, а вглядевшись еще внимательней — за Боброва. Его знали в столицах за энциклопедические знания современной музыки и привычку без приглашения болтаться на всех тусовках. Его знали все, ну, может быть, за исключением комсомолок двадцатых годов, ностальгирующих по «Нас утро встречает прохладой».