Вычисление Бога

Оглавление

Я легонько пожал плечами.

— Мы говорим что-то вроде «на всё есть своя причина».

— А, философия вридов, — заметил Холлус.

— Мой малыш спросил, может, я сделал что-то не так — не мог ли я заболеть раком из-за этого.

— А ты действительно сделал что-то не так?

— Ну, я никогда не курил… Думаю, я мог бы правильнее питаться.

— Но сделал ли ты что-то неправильное в моральном плане? Эти Десять Заповедей — не нарушил ли ты какую-нибудь из них?

— Если честно, я даже не знаю наизусть все десять. Но не думаю, что я совершил что-то ужасное. Никогда не убивал, никогда не изменял жене. Никогда ничего не крал — по крайней мере, став взрослым. Я никогда… — сказал было я и запнулся. Я подумал о Гордоне Смолле, и на ум пришли события тридцатилетней давности. — К тому же я не могу поверить, что заботливый Боженька стал бы наказывать тем, что я испытываю, кого бы то ни было — за какие угодно проступки.

— «Заботливый Боженька», — повторил Холлус. — Я также слышал словосочетания «любящий Господь» и «сострадающий Господь».

Он уставил на меня оба стебельковых глаза и сказал:

— Думаю, вы, люди, приписываете Создателю слишком много прилагательных.

— Но ведь это вы верите, что у Бога есть для нас предназначение, — заметил я.

— Я верю, у него могла быть конкретная причина для создания вселенной, в которой есть жизнь. И, действительно, как ты говоришь, могла быть причина желать одновременного возникновения множества разумных созданий. Но то, что Создателя не интересуют конкретные индивиды, кажется настолько ясным, что это даже глупо обсуждать.

— И это — общепринятое мнение среди представителей твоей цивилизации? — спросил я.

— Да.

— Тогда в чём источник морали форхильнорцев? Как вы отличаете правое от неправого?

Холлус помолчал — либо подыскивал ответ, либо раздумывал, стоит ли вообще отвечать. И наконец сказал:

— У нашей цивилизации жестокое прошлое, чем-то напоминающее ваше. Мы способны на страшные зверства — нам даже не нужно оружие, чтобы с лёгкостью убить другого представителя нашего вида. Правильно всё, что усмиряет нашу жестокость; неправильно всё, что выставляет её напоказ. — При этих словах он перенёс свой вес, перегруппировав шесть ног. — Наша цивилизация не вела войн уже три поколения, и, поскольку у нас имеется возможность уничтожить планету, это очень хорошо.

— Задаюсь вопросом, не присуща ли жестокость всем разумным видам, — сказал я. — Эволюцией движет борьба за доминирование. Я слышал предположение, что травоядные вообще не могут развить интеллект: чтобы сорвать листик, хитрость не нужна.

— Действительно, странный путь развития, — согласился Холлус. — Жестокость нужна для появления интеллекта, интеллект даёт возможность уничтожить вид в целом, и лишь интеллект позволяет подавить жестокость, которая и привела к его возникновению.

— Мы называем это «уловкой-22», — сказал я. — Может, мы развили идею Бога и морали для самосохранения. Кто знает — вдруг, если у того или иного вида не будет морали, которая подавляет её склонность к жестокости желанием угодить Богу, она обречена уничтожить себя, стоит ей обрести для этого подходящую технологию?

— Интересная мысль, — откликнулся Холлус. — Вера в Бога даёт преимущество для выживания. В этом случае эволюция будет ей способствовать.

— А ваша цивилизация — она всё ещё боится себя уничтожить? — спросил я.

Холлус качнул телом, как мне показалось, скорее в знак отрицания:

— У нас объединённое правительство планеты. И мы в значительной мере толерантны к тем или иным различиям. У нас нет голода и нужды. Так что теперь вряд ли есть почва для конфликтов.

— Хотел бы я сказать то же самое и о Земле, — сказал я. — Ей так несказанно повезло, что на ней возникла жизнь — было бы позором уничтожить её по собственной глупости.

— Жизнь возникла не здесь, — сказал Холлус.

— Что? — переспросил я, в полном замешательстве.

— Не думаю, что в прошлом Земли имело место зарождение жизни; полагаю, она началась не здесь.

— Хочешь сказать, она пришла сюда из космоса? Гипотеза панспермии Фреда Хойла?

— Возможно. Но, подозреваю, скорее жизнь появилась сравнительно недалеко отсюда, на 4-й планете Солнечной системы.

— То есть, на Марсе?

— Да.

— И как же она сюда попала?

— На метеорах.

Я нахмурился:

— Вообще-то, мы за долгое время нашли парочку марсианских метеоритов. Некоторые учёные утверждали, что в них были окаменелые останки микроорганизмов. Но эта версия была поставлена под сомнение, и не без оснований.

— Хватило бы и одного.

— Думаю, да. Но почему ты не думаешь, что жизнь могла зародиться прямо здесь?

— Ты сам говорил, что жизнь появилась на Земле чуть ли не четыре миллиарда лет назад. Но в то время, на ранних этапах Солнечной системы, эта планета испытывала регулярные столкновения с крупными кометами и астероидами — столкновения таких масштабов, что они могли привести к вымиранию. Слишком маловероятно, что в тот период могли сложиться пригодные для жизни условия.

— Но ведь Марс не старше Земли, и он точно так же подвергался бомбардировкам.

— О, бесспорно! — согласился Холлус. — Но на Марсе не было таких крупных и глубоких океанов, как на Земле — хотя на поверхности текли реки. Когда стоишь на поверхности, виды там потрясающи — следы эрозии колоссальны. Так вот, если астероид ударяет о твёрдую поверхность, тепловой импульс повысит температуру на месяцы. Но если астероид обрушится в океан — а он сейчас, как и миллиарды лет назад, покрывает большую часть поверхности Земли — тепло никуда не уйдёт, и глобальная температура останется повышенной на десятилетия или даже столетия. Судя по всему, на Марсе условия для зарождения жизни сложились на полмиллиарда лет раньше, чем здесь, на Земле.