Любовь зверя

Оглавление

Повернув голову, он все-таки посмотрел на школьницу.

11. ПОДВАЛ

ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ФОН:

Ты! Это ты, ты! Неужели…

Встретились все-таки. Есть на земле справедливость. Ты пришел сюда, бедолага, сам пришел. Поэтому не обижайся. Девчата наши, конечно, не такие ласковые, как ты привык, но ведь они обожают тебя — посмотри на них внимательно! — обожают тебя давить, топтать, давить, топтать. Здесь их воспитали правильно: обижаться тебе не дадут. Бедолага… Когда твои новые подружки заволновались, забегали — мол, какой-то мент бродит по клубу и разыскивает женщину-монстра, когда прервали даже начальную стадию теста, чтобы поставить в известность своего учителя — низкий им поклон за неравнодушие и бдительность, — кто бы мог подумать в этот момент, что именно ты почтил нас визитом? Есть на земле справедливость…

Да, мучил ты его восхитительно. Квалифицированно мучил, по-мужски. Того жалкого недоразвитого интеллектуальчика в школьной форме, который таскал в портфеле мамины мандарины. Того сопливого, вечно помятого шестиклассника, который… который немного подрос, немного поумнел и с наслаждением глядит сейчас на тебя — пойманного, трепыхающегося. Не забыл, как ты мучил его? По глазам видно, что не забыл! Вспомнил, родной! Очень хорошо. Потому что мальчик, с наслаждением глядящий сейчас на тебя, ничего больше вспоминать не желает. Незачем хранить в груди ТОТ стыд, ТЕ унижения, ТУ ненависть. Веселые картинки в школьном альбоме — они твои, листай их сам, у тебя еще есть время.

Эх, детство, детство. Счастливая пора. Ну и дураки же они были! Два полуреальных существа, воевавших друг с другом тысячу лет назад. Человечек против гориллы. Слизняк против ботинка. Смешно. Впрочем, самую веселую из ТЕХ картинок вполне можно оставить в альбоме. Как однажды на уроке физкультуры все пошли в спортзал, и только любимый тобой слизняк остался в раздевалке. А школу тогда санэпидстанция проверяла, анализы делала, и поэтому весь класс поголовно притащил с собой баночки с калом. Так он — не морщись, не морщись! — взял и вывалил тебе в портфель этих анализов, сколько вместилось. Кошмар! Прямо на книги, на тетради — довеpху. Очень уж ты его довел, Боря, прости, не сумел он сдержаться и подумать о последствиях. Но шутка получилась на славу. Ты потом портфель отмывал, отмывал, а все равно целый год воняло. Почему ты испорченную вещь не выбросил, трудно понять… Ценное воспоминание. Ты, конечно, тоже не хранишь подобное, твоя обезьянья память, конечно, обучена необходимым защитным уловкам. Зато кулаки-то уж наверняка не забыли, что ты сделал с этим героем шутником, вернувшись из спортзала. По глазам видно — помнишь! В результате весь год, что ты мыл портфель, он переезжал из больницы в больницу, терзаемый не мальчишечьими болями. Диагноз был… Хотя, диагноз — не твое обезьянье дело. Мать перевела героя-шутника в другую школу, и на том ваши отношения угасли. А про орущее, извивающееся под гимнастической скамейкой тело ты правильно помнишь. Только не знаешь, что раздавленный тобой слизняк почувствовал вдруг себя человеком. И даже потом, когда покрывал рвотой подушку или с криком мочился под себя, он не утерял это святое чувство. Да, вот именно… Дураки они были, оба — сил нет смеяться!

ДЕЙСТВИЕ:

Тот самый, но уже без швабры. И озабоченный — совсем не наглый. И маленький. Соратник по детским играм, кол ему в зад. Только как зовут его… как звали его… убей, не вспомнить. Он был рядом, рукой подать — сидел на собственном столе, устроив куцую задницу возле телефона. И более никого. Сцена уже успела очиститься от статистов: послушные ученицы удалились, чтобы не мешать мужской беседе.

— Что с тобой сделали, бедолага, — сказал тренер почти сочувственно. — Знаешь, меня самого до сих пор пугают такие фокусы. Трудно привыкнуть…

— Мне нужен врач, — натужно сообщил пленник. — Рука.

— Да уж вижу, что стало с твоей лапой. Хорошая у меня помощница, правда? Местная звезда.

— У тебя медика здесь нет? — Майор был настойчив и проницателен, согласно должности. — Тогда развяжи меня, я сам.

Тренер отозвался:

— Борис, не будь идиотом.

Некоторое время пленник молчал, изо всех сил стараясь не быть таковым. Боль ожесточенно рвалась сквозь горло, и не хватало зла, чтобы сдерживать ее… По спине текло. Было плохо: зла не хватало… Его бывший одноклассник, как выяснилось, наоборот, пребывал в ностальгическом расположении духа:

— Ты женат, Борис?

— Странный, однако, вопрос, — постарался улыбнуться товарищ майор. — Женат семнадцать лет. Дочка есть. А ты?

— Я? У меня все в порядке. Жену-то любишь?

Гость вскинулся, дернулся. Над ним издеваются! Хотя… Не похоже. Может, и есть в этом тактический смысл — повспоминать друг у друга на груди? Со слезами умиления…

Он ответил, продолжив самоистязание:

— Ты не изменился, я погляжу. Раньше тоже, чуть что — на совесть налегал. Люблю я жену, люблю. Как пес конуру. Попробуй, не люби эту дуру, если она сразу генералу… — он вдруг замолк, прикрыв омертвевший взгляд дергающимися веками. Потому что мозг парализовало несуразным ощущением, будто он кому-то нечто подобное уже говорил. Кому? Сумасшествие…

— Чего-то у меня с головой, — уверенно прибавил майор и разлепил глаза. — Не обращай внимания.

— Да, — согласился тренер. — Да, конечно. — А твоя голова как, не дурит? У тебя, кажется, сотрясение было… Правильно, в шестом классе. Слушай, ты уж извини меня. Ну, за то… за скамейку, помнишь? Злой я был, дурак, балбес слюнявый.

— Людям твоей профессии не положено извиняться, — пошутил тренер. — Выговор дадут.