Любовь зверя

Оглавление

10. УЛИЦА

ДЕЙСТВИЕ:

Он, наконец, замерз. Он, наконец, действительно захотел в туалет. Время струилось, как песок — однообразно, серо, мучительно медленно, но ничегошеньки не происходило. Очевидно, чудо обернулось примитивным издевательством. Обещанная охота на женщину-монстра никак не могла начаться, и не было просвета в этом бестолковом ожидании. Над миром висела тоска, нормальное, привычное состояние рефлексирующего интеллигента, когда ясно понимаешь, что подтянуться на перекладине ты сможешь половину раза, и что женщинам ты хронически неинтересен. Комплекс узких плеч. Сидишь на скамейке с дамой, с безнадежно не твоей дамой, и вяло размышляешь, насколько же глубоко тебя презирают. А завтра — коллоквиум…

Он терпел. Потому что рядом… Впрочем, рядом тоже нервничали. Вставали, озирались, прохаживались вокруг, поднимали глаза на подмигивающую огнями стену дома. Новые окна вспыхивали редко, наоборот, потихоньку гасли. Дом медленно готовился ко сну. И никакие романтические приключения не прерывали пока этих ежевечерних приготовлений.

Когда в очередной раз из подъезда донеслось гулкое многообещающее топанье, Милита напружинилась и сунула руку в рюкзачок. Она не теряла бдительности ни на секунду.

— Тихо! Кто-то выходит!

В рюкзаке лежал специальный пластиковый канат, студент был посвящен в эту деталь. Нагрузка — сколько-то там тонн. Военная приемка. Ничего удивительного в том, что девочка раздобыла его — все-таки папаша мент, мало того, в чине, к тому же без такого снаряжения план поимки чудища в юбке не имел бы смысла. А вот шприц-тюбик с некоей дрянью, наличие которого также было реализовано в рамках хитроумного плана, вполне мог бы вызвать нескромный вопросик, вполне. Но…

— Тьфу, срань! — вздохнула Милита, распрямляясь. В очередной раз из подъезда вышло не то. Ее высказывание означало: «Жаль, опять не везет». Студент не занимался лингвистикой, но подобные соответствия расшифровывал быстро. Это были три парня — стриженые, раскрашенные, одетые так, что… Короче, панки. Или что-то другое, но близко.

— Зоопарк, — презрительно сказала она. — Вывели друг друга на прогулку, красотки кабаре.

Милита сказала это негромко, себе в нос, но студент инстинктивно поджался. Вдруг услышат? Он всегда поджимался, когда видел таких вот ребят. Он боялся. Он панически боялся спровоцировать агрессивные действия, потому что знал достоверно — если к нему прицепятся, от него останется только вечный листок нетрудоспособности. Студент был реалистом, понимал себе цену — как человеку и как мужику — и ему до дрожи не хотелось быть калекой. Если честно, групп простых неэкзотических парней он тоже боялся. На всякий случай. Студент был чуточку астеником. Или не чуточку? Когда троица удалилась, он заговорил, с облегчением разжавшись:

— Что такое наши панки? Обыкновенные советские хулиганы. Люди без всякой идеи, что вполне естественно — до Британии отсюда далековато. Хотя, насколько мне известно, и в Британии панки давно уже вымерли. Был там один единственный, Джонни Роттен, да и того быстро купили.

— Нашел хулиганов, — хмыкнула Милита. — Не видел ты настоящих, без этой дури на бошках.

Студент согласился легко: фигуры безвозвратно растаяли в сумраке вечера.

— Может быть. Я ведь хотел сказать о другом. Не о панках. Вернее, не только о них, а про всяких таких, и вообще… Эти люди часто говорят о свободе. Когда они начинают говорить, создается впечатление, будто ни о чем другом они говорить не умеют. Но вот что интересно: по их мнению свобода в выборе внешнего вида есть не что иное, как проявление свободы внутренней. Они, безусловно, правы, только большинство из них полагает это условие достаточным. Вот и получается, что стремление стать свободными они заменяют стремлением продемонстрировать свою свободу. Они лихорадочно ищут себе хоть какой-нибудь «имидж», то есть попросту пытаются выделиться в серой массе. Этот путь самый доступный. Выделиться мордой и одеждой. Не умом, не умением…

— Не силой, — вдруг добавила Милита. Оказалось, она внимательно слушала.

Студент продолжил, воодушевленный:

— Да, и даже не силой! Не понимают, бедняги, что этот путь наиболее доступен именно для серой массы, увы… Есть и другой аспект, гораздо более неприятный. Вычурный внешний вид ясно показывает, что эти люди не одеваются, а наряжаются специально, тщательно продумывая каждую мелочь. Я имею в виду, конечно, мужской пол. Женщины наряжаются испокон веков, это их право и естественная потребность. А для мужчины — позор. Так что их «дурь на бошках» — просто театральная маска. Они играют в свободу, а не живут свободно.

— Умник! — захохотало существо рядом. — Ну, толкнул речь! Сам-то ты живешь ужас как свободно, да?

— Я?.. — Он растерялся.

— Ладно. Из-за ерунды такую философию развел. Лучше посмотри туда.

— Куда?

— Вон на остановке. По-моему, это и есть хулиганы. Настоящие, советские, у меня на них чутье. В клубе на таких натаскали… — Она внимательно всматривалась.

Милита не ошиблась. Четыре тени, намаявшись в ожидании троллейбуса и одновременной ловли «тачки», медленно шли пешочком — точно мимо скамейки. Настроение у них было паршивое. Напрочь загубленное было настроение, поэтому романтико-приключенческий эпизод все же случился, правда, совсем не тот, к которому здесь готовились.

— Гля, какая парочка, — удивился один, приостанавливаясь. Остальные пусто посмотрели и тоже встали.

— Морально разлагаются, — равнодушно заметил другой. — Фаллос с ними, Серега, поплыли дальше.