Смерть на ипподроме (Кураж, Нерв)

Оглавление

Вернувшись в Кенсингтон, я подумал о тех восторгах, которые щедро, хотя и незаслуженно, обрушились на нас с Баллертоном после передачи. И все не мог понять, почему мне стало так неспокойно.

Глава 6

Ровно через три недели и один день после передачи Пип Пэнкхерст сломал ногу. Случилось это мрачным ноябрьским днем. Сильно моросило. Его лошадь упала вместе с ним у последнего препятствия. Она подмяла Пэнкхерста под себя, постаравшись вывести чемпиона из строя на большую часть скакового сезона. Его долго не могли перенести в санитарную машину: кость голени, прорвав скаковой сапог, выскочила наружу, как стрела. Санитарам удалось уложить его на носилки только после того, как Пип впал в глубокий обморок. Но как бы искренне я ни сочувствовал Пипу, при мысли, что у меня появились какие-то шансы занять в предстоящей скачке его место, пульс бился все учащеннее.

Это была главная скачка не только дня, но и всей недели — трехмильная, с большим призом от пивоваренной фирмы. В ней должны были участвовать самые лучшие лошади. И спортивные отделы всех дневных газет писали о ней.

Лошадь Пипа, принадлежащая лорду Тирролду, была восходящей звездой конюшен Эксминстера. Жилистый золотисто-коричневый шестилеток. Ничем не замечательный на первый взгляд, он был сообразителен, быстр и обладал бойцовским характером. У него были все качества для мирового первенства, но его пока считали еще «многообещающим». Звали его Образец.

Входя в весовую, я заметил, что Джеймс Эксминстер разговаривает с лучшим другом Пипа, тоже ведущим жокеем. Но тот покачал головой, и его губы произнесли: «Нет, я не могу».

Эксминстер медленно обвел всех взглядом. Я замер в ожидании. Вот он повернул голову и посмотрел в упор, не улыбаясь, как бы взвешивая. Затем отвел глаза, решил что-то и стремительно проскочил мимо меня.

Ну, а чего я, собственно, ждал? Всего лишь четыре недели я скакал для него. Три раза выиграл. Раз двенадцать приходил последним. Снял комнату в деревушке поблизости от его конюшен и каждое утро тренировался. Но я все еще был новичком, неизвестным, неудачливым жокеем из телепередачи. И я безутешно двинулся в раздевалку.

— Роб, — вдруг сказал он мне на ухо, — лорд Тирролд разрешил вам скакать на его лошади. Скажите гардеробщику Пипа — форма у него.

Я полуобернулся к ним. Двое высоченных мужчин смотрели на меня оценивающим взглядом, давая мне шанс, выпадающий раз в жизни. И они не вполне уверены, что я его достоин.

Я скакал лучше, чем когда-либо раньше, но ведь и Образец был лучшей из лошадей, на которых я садился. Он шел плавно и твердо, а от его стремительного прыжка через первое препятствие я аж рот разинул. Ко второму уже приготовился, на третьем заорал от восторга, а после четвертого понял, что достиг новых горизонтов в стипльчезе.

Ни Эксминстер, ни лорд Тирролд не давали мне в паддоке никаких указаний. Они были слишком обеспокоены насчет Пипа: вид его сломанной ноги опечалил и озаботил их.

Эксминстер попросил только:

— Сделайте все, что сумеете, Роб.

А лорд Тирролд с небывалой для такого дипломата, как он, бестактностью, угрюмо заметил:

— Сегодня утром я поставил на Образца сотню.

Расположение участников скачки все время менялось, и я сосредоточился на том, чтобы удержать Образца на четвертом месте в группе из двенадцати всадников. Больше отставать было нельзя — иначе под конец лошади придется слишком напрягаться. Выдвигаться вперед тоже не следовало — тогда не видно, хорошо или плохо идут остальные. Образец передвинулся на третье место, прыгнув через предпоследнее препятствие, и шел еще без всякого напряжения. Перед последним барьером я вывел коня на край скаковой дорожки, чтобы у него был ясный обзор, и подбодрил его. Он тут же прибавил шагу и перед препятствием так рано взвился в воздух, что я испугался: не приземлится ли он прямо на барьер. Но я недооценил его силу. Он приземлился в нескольких ярдах по ту сторону и, не теряя скорости, понесся к финишу.

Одну из двух лошадей, шедших впереди, мы опередили в воздухе, прыгая через забор. Теперь перед нами оставался только каштановый жеребец. Только фаворит, избранный критиками, публикой, газетами. Ничего зазорного быть побежденным им.

Я сжал коленями бока Образца и два раза легонько ударил его хлыстом. А ему нужен был лишь этот сигнал, чтобы, собрав все силы, постараться выйти вперед. Он вытянул шею, выровнял шаг. Я почти стоял, обхватив коленями его загривок и, двигаясь в одном ритме с ним, держал в руке хлыст, чтобы не испугать коня. В пяти шагах от финиша он на голову обошел каштанового жеребца и пришел первым.

Я был так измотан, что едва смог отстегнуть седло. В загоне, где расседлывают победителей, царило оживление.

Все улыбались мне, говорили какие-то комплименты. Но я настолько ослабел и устал, что даже не мог порадоваться своему успеху.

Ни одна скачка еще не выматывала меня так сильно. Но ни одна еще и не давала так много.

Лорд Тирролд и Эксминстер были, к моему удивлению, почти подавлены.

— Это удивительное животное! — с жаром воскликнул я.

— Да, — подтвердил лорд Тирролд, — это так. — И похлопал Образца по темной вспотевшей шее. Эксминстер сказал:

— Не болтайтесь тут зря, Роб. Идите взвесьтесь. У вас нет времени, вы заняты в следующей скачке. И в той, что за ней. — Я уставился на него. — Ну а чего же вы ждали? Пип, видимо, на месяцы вышел из строя. Я пригласил вас быть вторым жокеем: вам придется заменять его, пока он не вернется.

Тик-Ток заметил:

— Некоторым удается вылезти из бочки с дерьмом, благоухая лавандой! — Он ждал, пока я переоденусь. — Шесть недель назад ему приходилось клянчить для себя скачки. Его пригласили на телевидение, как неудачника, а в субботу во всех газетах появились статьи про него. И вот перед нами обычная волынка — превращение начинающего в звезду первой величины. Три победы в один день! Вот это кураж!