Смерть на ипподроме (Кураж, Нерв)

Оглавление

Оператор на вышке поднял большой палец, и красный глазок камеры погас.

Кемп-Лор обернулся ко мне:

— Ну вот и все.

Нас выключили.

— Спасибо, Морис, — я старательно изобразил теплую улыбку. — Это как раз то, что мне нужно было: победить в большой скачке и получить телеинтервью с вами, чтобы закрепить победу. Вы сделали для меня все, что могли! — я тоже спешил посыпать соли на его рану.

Он одарил меня взглядом, в котором победила выработанная привычка очаровывать. Потом резко повернулся и зашагал прочь, таща за собой черный микрофонный шнур.

Трудно сказать, кто из нас пострадал больше.

Глава 15

Половину следующего дня я провел в постели Джоан. К несчастью, в одиночестве. Она угостила меня на завтрак чашкой кофе, одарила ласковой улыбкой и приказала спать. И я лениво подремывал в пижаме, купленной ею. Лежа на ее собственной подушке, видел во сне ее. Ничем другим я не занимался, если не считать, что мыслями о Кемп-Лоре поднимал свое кровяное давление.

Накануне вечером мне еще пришлось отвезти на такси Тик-Тока и его сногсшибательную красотку к «Белому медведю» в Аксбридж, где, как я и представлял, на стоянке одиноко скучал брошенный «мини-купер». Я был рад увидеть маленький «мини» целым и невредимым. Замечания Тик-Тока насчет моего небрежного обращения с нашей общей собственностью быстро иссякли, когда он обнаружил часы, бумажник и другие вещи из моих карманов в отделении для перчаток. А мой пиджак, пальто и моток белой нейлоновой веревки на заднем сиденье.

— Какого черта тебе вздумалось оставлять здесь все это? — едва выговорил он. — Удивительно, что их не свистнули вместе с машиной.

— Это все северо-восточный ветер. Понимаешь, это как у лунатиков, — ответил я серьезно. — Вечно я совершаю какие-то безумные поступки, когда дует северо-восточный ветер.

Он перенес пиджак и пальто в такси. Затем рассовал все мелкие вещички в карманы моих брюк, а часы сунул мне в руку.

— Можешь дурачить кого-нибудь другого, приятель! Но ты же весь день выглядел, как еле-еле подогретый покойник. Нет, все это как-то связано… Потом новые перчатки…. Ты же их обычно не носишь. Что стряслось, старина?

— А ты задумайся над этим, если у тебя нет дела поинтереснее, — дружелюбно ответил я, садясь в такси. И указал глазами на его шикарную милашку.

Он засмеялся, махнул рукой и пошел усаживать ее в «мини-купер».

Водитель такси ставил на трех победителей и был в добром расположении духа. Он довез меня до Джоан и даже не ворчал, что пришлось дать крюка. Когда, расплачиваясь, я щедро сунул ему на чай, он спросил:

— Вы тоже выиграли?

— Да. Образец.

— Забавная это штука. Я и сам ставил на него, раз вы сказали, что не всякому слуху верь. И вы оказались правы. Этот парень, Финн, вовсе не выдохся. Он скакал, как дьявол. Думаю, он еще вернет мне мои деньжата.

Глядя, как исчезают огни его машины, я был до смешного счастлив. И спокоен. Победа в этой скачке стоила всех нечеловеческих усилий. Таксист, не зная, с кем говорит, одарил меня сознанием, что я снова котируюсь у британской публики.

Но сутки, самые утомительные в моей жизни, еще не кончились. Моя заботливая кузина привезла своего доктора к себе. И меня уже ждал грубоватый шотландец с мохнатыми бровями и тройным подбородком. Ни он, ни Джоан не обратили внимания на все мои протесты. Меня усадили на стул и сняли всю мою одежду. Затем размотали с запястий пропитанные кровью повязки. И комната закружилась, как раньше Аскот, а я скатился на пол в состоянии, близком к обмороку.

Шотландец поднял меня, водворил на стул и велел быть мужчиной.

— Вы же потеряли всего лишь капельку кожи, — пояснил он сурово.

Я слабо засмеялся, но и это не произвело на него впечатления. Это был невеселый тип. Когда я наотрез отказался отвечать, что со мной случилось, он поджал губы, так что все его подбородки затряслись. Но он умело забинтовал меня и дал болеутоляющие таблетки. А уж после его ухода я улегся в постель и провалился в небытие.

Почти весь следующий день Джоан посвятила живописи. Когда я наконец проснулся, часа в четыре, она тихонько напевала у мольберта: грустная шотландская баллада, мягкая и печальная. Я лежал с закрытыми глазами и слушал. Если она заметит, что я проснулся, то замолчит. Ее голос звучал идеально даже на самых низких нотах. Настоящий представитель семейства Финнов ничего не делает вполсилы. Она начала другую балладу: «Я знаю, куда я иду, и знаю, кто идет со мною. Я знаю, кого я люблю, а милый знает, кто будет его женою. Говорят, что он черен, как грех, но по мне он красивее всех…» Она вдруг бросила палитру и кисти и ушла в кухню.

— Джоан, я умираю с голоду!

Она засмеялась, но смех закончился рыданием. Справившись с собой, она ответила:

— Ладно. Сейчас приготовлю что-нибудь.

Когда дразнящие запахи донеслись из кухни, я встал, оделся и снял простыни. В ящике было чистое белье, и я приготовил ей свежую постель.

Она тут же все заметила.

— Ты, вероятно, плохо спала… и глаза красные. Диван тебе не годится.

— Это не из-за… — начала она и замолчала. — Давай поедим.

— Тогда в чем же дело?

— Ни в чем. Замолчи и ешь.

Я послушался.

Она смотрела, как я доел все до крошечки.

— Ясно — ты чувствуешь себя лучше!

— О, да! Гораздо. И это все ты.

— Ты не собираешься ночевать здесь сегодня?

— Нет.

— Ты можешь попробовать лечь на диване, — произнесла она ровным голосом. — Я бы хотела, чтоб ты остался, Роб.

Неужели ее нежные песни, и то, что она плакала в кухне, и ее нежелание отпустить меня — все это могло означать, что она вдруг почувствовала… И наше родство мешает ей больше, чем она привыкла думать. Если с ней происходило как раз это покидать ее нельзя.