Шибуми

• Предыдущая
• 79/174
• Следующая

Один юноша из их группы, изучавший английский, с тем чтобы получить в Оккупационных силах работу получше, хлопнув Николая по плечу, рявкнул прямо ему в ухо:

– Хитрецы эти западные люди, ловко они умеют ориентироваться!<Игра слов, построенная на созвучии слов “ориентироваться” и “orient” – восток, восточный (ср.: ориенталист), по-английски оба слова звучат одинаково: “orient”>

Другой же, с лицом обезьянки, в чертах которого все было искривлено и сдвинуто со своих мест, игравший в группе роль клоуна и весельчака, сказал, что нет ничего странного в том, что Никко может видеть в темноте. Он ведь, как ни произноси его имечко, человек темный, двойственный!

По тону весельчака можно было понять, что он шутит, однако вокруг костра на несколько секунд воцарилась тишина, пока окружающие пытались разгадать, в чем же состоит соль этого запутанного, построенного на скрытых намеках каламбура. Как только до каждого из них по очереди стал доходить смысл сказанного, раздались стоны, возмущенное ворчание и мольбы пощадить их уши, избавить их от, подобного юмора; один парень даже запустил своей кепкой в незадачливого остряка.

* * *

Оставшуюся половину дня и весь следующий Николай провел в камере, целиком отдавшись исследованию своей способности предчувствия. Ему удалось открыть некоторые присущие ей свойства. Во-первых, это не было обычным чувством, вроде слуха или зрения. Лучше всего, пожалуй, тут подходило сравнение с осязанием, которое вбирало в себя массу самых разнообразных реакций на раздражители, включая чувствительность к жаре и к давлению, головную боль и тошноту, ощущение высоты при подъеме или падении и умение контролировать равновесие – короче говоря, многие чувства и ощущения, которые свалили в одну кучу, приклеив к ним не слишком подходящий ярлык “осязание”. Что же касается предчувствия, то тут существовали два совершенно определенных класса чувственных реакций: количественный и качественный настрой, который, в свою очередь, мог быть активным и пассивным. Количественный настрой в большей мере ассоциировался с расстоянием до одушевленных и неодушевленных объектов и их расположением в пространстве. Николай вскоре понял, что диапазон его восприятия весьма ограничен в случае, если речь идет о неодушевленных, пассивных объектах – таких как книга, камень или человек, сидящий неподвижно. Присутствие такого объекта могло быть воспринято им не более чем на расстоянии четырех-пяти метров; далее сигналы становились уже слишком слабыми, уловить их было практически невозможно.

* * *

Каламбур был почти шекспировский – удивительная околесица, претендующая на мудрость и глубину. Соль его в том, что друзья-японцы называли Николая “Никко”, избегая труднопроизносимого для них звука “л”. А фамилия Хел в устах японцев звучала как “Херу”.

Если же, однако, Николай сосредоточивал на объекте свое внимание, перекидывая к нему мост энергичного восприятия, дистанция поступления сигналов немедленно удваивалась. А если объектом являлся человек (или, в некоторых случаях, животное), который думал о Николае, перекидывая от себя к нему мост своей собственной энергии, расстояние могло увеличиться еще вдвое. Вторым аспектом способности предчувствия было ее качество; это касалось только тех случаев, когда объектом восприятия становился человек. Николай мог не только вычислить расстояние и местоположение источника посылаемых сигналов, но различал также, по ответной вибрации собственных чувств, качество этих сигналов, определял, дружелюбные они или враждебные, угрожающие или нежные, смущенные, гневные или дрожащие от вожделения. А так как вся эта система приводилась в действие подкоркой, то при передаче наиболее отчетливо выражались самые основные, примитивные эмоции; страх, ненависть, похоть.

Разобравшись в общих чертах в своем даровании, Николай перестал о нем думать и вновь вернулся к своим занятиям, стараясь в то же время постоянно держать в памяти все свои языки. Он понимал, что до тех пор, пока он в тюрьме, этот удивительный дар предчувствия вряд ли может ему особенно пригодиться, разве что в качестве развлечения. Но он не смог предугадать, что в последующие годы его высокоразвитая способность предчувствия не только поможет ему завоевать мировую известность, славу выдающегося спелеолога, но и станет для него одновременно разящим оружием и броней в его редкой профессии – охотника на международных террористов.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
САБАКИ

ВАШИНГТОН

Оторвавшись от экрана, по которому ползли строчки сведений, касающихся прошлого Николая Хела, мистер Даймонд перевел взгляд на Помощника:

– Отлично, бросай это и давай переходи к современности! Дай нам краткий очерк его антитеррористической деятельности с того дня, как он вышел из тюрьмы, и до настоящего времени.

– Слушаюсь, сэр. Одну минутку, сейчас все будет готово.

С помощью “Толстяка” и манипуляций ловких, чувствительных пальцев Даймонд ознакомил присутствующих с основными фактами из жизни Николая Хела вплоть до середины срока его тюремного заключения, время от времени извлекая из своей памяти кое-какие дополнительные детали и подробности и добавляя их к кратким сведениям, появляющимся на экране. Вся эта операция заняла только двадцать две минуты, поскольку информация, которую запоминал и выдавал “Толстяк”, ограничивалась исключительно перечислением сухих событий и фактов; страсти и эмоции были ему органически чужды.

Все эти двадцать две минуты Старший Оперативник сидел, сгорбившись на своем белом пластмассовом стуле, и тосковал по сигаре, не осмеливаясь закурить. В самом мрачном расположении духа он размышлял о том, что подробности описания жизни какого-то мудака, обожающего прослушивание гуков, являются, видимо, чем-то вроде наказания ему, Старру, за то, что он завалил упреждающий удар в Риме и упустил девчонку. Стараясь не уронить достоинства, Старр напустил на себя выражение скучающего безразличия, тихонько, сквозь зубы, посвистывая и время от времени прерывисто вздыхая. Его беспокоило не только то, что его наказывают, как нашкодившего мальчишку. Он чувствовал, что интерес Даймонда к Николаю Хелу выходит за рамки профессиональных обязанностей эмиссара Компании. Было в нем что-то глубоко личное, а Старр, обретя немалый опыт за годы, проведенные в окопах ЦРУ, привык остерегаться таких вещей. Не следует примешивать к работе личные чувства, если хочешь выполнить ее хорошо.

• Предыдущая
• 79/174
• Следующая