|
Оценить:
|
Расследование
3
Однако тренером он был неплохим. Кроме того, у него были богатые друзья, которые могли позволить себе держать дорогих лошадей. Я выступал у него с небольшими перерывами уже восемь лет, и, хотя поначалу его снобизм выводил меня из себя, со временем я стал находить его манеры забавными. Но и теперь нас связывали исключительно деловые отношения. Ни намека на приятельство. Он возмутился бы при мысли, что между нами может быть что-то, кроме профессиональных контактов, да и я не настолько хорошо к нему относился, чтобы мечтать о дружбе с ним.
Крэнфилд был старше меня лет на двадцать – высокий, худой, типичный англосакс, с редеющими волосами мышиного цвета, серо-голубыми глазами с короткими светлыми ресницами, красивым прямым носом и прекрасными, агрессивно поблескивающими зубами.
Крэнфилд привык соблюдать дистанцию и любезничал лишь с теми, кто мог помочь ему подняться выше по социальной лестнице. С теми, кого он считал ниже себя, он держался надменно, и они платили ему плохо скрытой неприязнью. Он был мил с друзьями и подчеркнуто вежлив с женой на людях. Его трое детей от одиннадцати до девятнадцати лет подражали заносчиво-надменной манере отца с таким усердием, что хотелось их пожалеть.
Незадолго до расследования Крэнфилд сказал мне, что оксфордские стюарды в общем-то приличные ребята и что двое из них лично извинились перед ним за то, что дело было передано в Дисциплинарный комитет. Я молча кивнул. Крэнфилд не хуже меня знал, что всех трех его членов избрали на этот пост исключительно благодаря их положению в обществе. Один из них не видел ничего дальше пяти шагов, второй, унаследовав чистокровных верховых лошадей своего дядюшки, не унаследовал его знаний и опыта. Что же касается третьего, то кто-то слышал, как во время скачки он спрашивал своего тренера, которая из лошадей принадлежит ему. Ни один из них не разбирался в скачках даже на уровне спортивного комментатора. Они могли быть вполне приличными людьми, но в роли судей и знатоков выглядели ужасно.
– Сейчас мы посмотрим заснятую на пленку скачку, – возвестил лорд Гоуэри.
Проектор находился в конце зала, а экран – на противоположной стене, за нашими с Крэнфилдом спинами. Мы повернули свои кресла, чтобы быть лицом к экрану. Представитель ипподрома Оксфорда, надутый толстяк, встал у экрана и остановил на Уроне длинную указку.
– Вот лошадь, о которой идет речь, – сказал он.
Лошади между тем собирались на старте. Мне подумалось, что, если бы члены комитета знали свое дело, они бы уже несколько раз просмотрели фильм и не нуждались бы в пояснениях.
Толстяк тем не менее постоянно указывал, где находится Урон. Скачка разворачивалась по самому обычному сценарию. Фавориты поначалу держались в тени, предоставляя право лидировать желающим. Затем выход в основную группу, шедшую за лидерами, а после двух миль наращивание темпа, рывок у предпоследнего барьера и – полный вперед! Если лошадь любит такую езду и находится в приличной форме, она побеждает.
Урон не признавал никакой другой тактики. Если все складывалось нормально, он был неудержим, к несчастью, в тот день фортуна отвернулась от него.
На экране было видно, как у предпоследнего барьера Урон вышел вперед. Приземлился он, покачнувшись, – верный признак усталости.
Мне пришлось изо всех сил «качать» поводьями, чтобы он не сбавил темпа на подходе к последнему препятствию. Когда оно было преодолено и впереди оставалось гладкое пространство, Урон стал спотыкаться, и если бы я не проявил неумолимую настойчивость, он просто-напросто перешел бы на трот. У самого столба нас догнал резво финишировавший Вишневый Пирог и обошел словно стоячих.
Экран потух, и вспыхнул свет. Я решил, что просмотр всех убедит в нашей невиновности и на этом расследование закончится.
– Вы не применили хлыст, – обвиняющим тоном сказал лорд Гоуэри.
– Нет, сэр, – сказал я. – Урон боится хлыста. Он идет только на поводьях.
– Вы и не пытались подавать на финишной прямой!
– Пытался, и еще как! Он просто смертельно устал, на экране это видно.
– На экране было видно одно: вы и не пытались выиграть. Вы ехали только что не сложа руки, совершенно не собираясь быть первым.
Я пристально на него посмотрел.
– Урон – трудный жеребенок в езде. Он готов побороться, но только если он в хорошем настроении. С ним надо обращаться вежливо. Если ударить хлыстом, он вообще может остановиться. Он слушается только поводьев и голоса жокея.
– Это верно, – вставил Крэнфилд. – Я всегда прошу Хьюза обращаться с жеребенком как можно бережнее.
Словно не слыша нас, лорд Гоуэри повторил:
– Хьюз даже не поднял хлыст.
Он вопросительно посмотрел на двух членов комитета, сидевших справа и слева от него, словно ожидая их мнения. Сидевший слева, еще нестарый человек, в свое время выступавший как жокей-любитель, безучастно кивнул. Тот, кто был справа, просто дремал.
Судя по всему, Гоуэри пихнул его ногой под столом, потому что он дернулся, открыл глаза и, пробормотав: «Да, да, конечно», подозрительно уставился на меня.
Это же самый настоящий фарс, с удивлением думал я. Чертова комедия!
Гоуэри удовлетворенно кивнул:
– Хьюз даже не поднял хлыст.
Толстяк излучал самодовольную учтивость.
– Я полагаю, есть смысл посмотреть еще одну пленку, сэр?
– Пожалуй, – согласился лорд Гоуэри. – Давайте посмотрим.
– Что это за пленка? – осведомился Крэнфилд.
– Скачка, состоявшаяся в Рединге третьего января, – пояснил лорд Гоуэри. – Та, которую выиграл Урон.
– Я тогда в Рединге не был, – сказал Крэнфилд после небольшой паузы.
