Умирать — в крайнем случае

Оглавление

— Он отнял у меня Линду, — мрачно заявляет Райт; наверное, он понял, что лучше не раздражать шефа голословными отрицаниями.

— Это уже лучше, — кивает рыжий. — Убедительнее.

— Он меня оттеснил. Линда ушла к нему.

Райт без устали твердит одно и то же — про Линду, — как будто это объясняет все случившееся.

— Ну, раз дело в ревности… — уступчиво говорит Дрейк и разводит руками, будто он соглашается, что ревность все объясняет. Затем говорит: — Вы свободны!

После ухода Райта Дрейк вопросительно смотрит на меня.

— Что делать, Питер! Оказывается, он ревнует! Вам не кажется, что ревность может многое извинить?

— Не знаю, не задумывался, — признаюсь я. — Но если нужно, я изучу этот вопрос.

— Заставить человека изучить этот вопрос может только женщина. Хотя я вам этого не желаю.

И, помрачнев, Дрейк снова тянется к бутылке.

7

Еще с утра августовское солнце спряталось за набухшие от влаги облака. С Темзы дует холодный ветер. И, конечно, стоит мне показать нос на улицу, как начинается дождь. Щедрыми косыми струями он хлещет меня по спине, бешено барабанит по зонту, будто хочет пробить его насквозь, и обливает ноги как из ведра. Так что к Линде я являюсь мокрый до костей, несмотря на то, что зонт у меня — весьма реномированной марки.

Линда в розовом купальном халате открывает мне дверь — она тоже только что выкупалась, но в ванной.

— О, вы тоже из-под душа, Питер! — восклицает она. — Оставьте зонт вот здесь, а плащ повесьте сушиться вот сюда.

Я выполняю указания, тщательно вытираю ноги и только после этого вхожу в ее квартиру, совсем не приспособленную для приема мокрых гостей. На нежно-голубом бобрике пола разбросаны белоснежные меховые шкуры — мех, конечно, искусственный, — но топтать их просто грех. Лавируя, я в несколько прыжков добираюсь ло кресла и опускаюсь на такую же меховую шкуру из нейлона; в этой квартире шкуры разбросаны не только по полу, но и по дивану и креслам. Еще во время первого моего визита к ней Линда сказала:

— Когда я смотрю на них, эта темная квартира кажется мне теплее и светлее. Солнце ко мне почти не заглядывает, и даже летом я зябну.

Не считая изобилия нейлоновых мехов, обстановка в квартире самая обыкновенная. Првда, у стены стоит низенький шкаф с весьма сложной стерео-радио-магнитофонной установкой с проигрывателем, и по всему холлу разбросаны пластинки, груды пластинок. Но у кого в наше время нет такой установки. И кто в наши дни не занимается производством современного и далеко не бесплатного продукта — шума.

Хозяйка квартиры вступает в холл с огромным подносом в руках.

— Питер! Помогите же мне, что это вы уселись!

Я принимаю поднос, заставленный холодными закусками, колбасами и сырами, а Линда возвращается в кухню за чаем и кофе.

— Что это — полдник или обед? — интересуюсь я просто так, для информации, когда мы устраиваемся за низким столиком.

— Лично я собираюсь слить и то и другое воедино, — объясняет мне Грей, намазывая тост маслом.

Такое слияние — аномалия, которая стала привычкой для мисс Грей. Я прихожу к ней в ранний послеобеденный час, который для нее — раннее утро. С этой поры начинается ее день: хлопоты по хозяйству, обход магазинов и прочее; кончается же ее день тогда, когда порядочные люди видят десятый сон, самый сладкий, как любой десерт.

— Вы что-то сегодня мрачны, Питер, — замечает Линда к концу пиршества. — Что вас угнетает — плохая погода? Или вы вчера выпили лишнее?

— Нет, такие мелочи меня не трогают. Меня беспокоят некоторые мысли философского порядка. Например, мысль о смерти.

Линда испытующе смотрит на меня. О, эти сине-зеленые глаза, в которых так легко утонуть без следа! Но она пытается понять, кому адресованы мои слова — ей или скрытому где-то поблизости микрофону.

— И откуда у вас такие серьезные размышления?

— Сам не знаю. Возможно, сама жизнь настраивает на философский лад. Вчера, например, я на сантиметр разминулся со всеобщей доброй тетушкой — смертью.

И я коротко рассказываю Линде, что произошло накануне между мной и Райтом, заключая свой рассказ следующим заявлением:

— Я не знал, что близость с вами придется оплачивать такой дорогой ценой. Что ж, это понятно. Женщина вашего уровня…

— Не говорите глупостей, Питер! Между мной и этим Райтом никогда ничего не было! Вы слышите, абсолютно ничего!

Я пожимаю плечами.

— Это ваше дело. У меня нет оснований не верить вам. Но можно любить на расстоянии. И ревновать на расстоянии.

— Чтобы Райт ревновал меня? — восклицает Линда. — Дорогой мой, вы совершенно не в курсе дела! Наверное, вы один во всем квартале не знаете, что к чему. Всему свету известно, что Райт по уши влюблен в Бренду!

— Всему свету, кроме Дрейка.

— Я уверена, что Дрейк знает. Он просто закрывает на это глаза.

— Не совсем, — замечаю я. — Если судить по его довольно грубым намекам тогда, вечером…

Линда снова принимается за еду, вернее, за ее завершение в виде куска шоколадного торта, увенчанного пышной шапкой крема.

— Намеки Дрейка — составная часть его юмора, — замечает она.

— А что, если шеф только подозревает Бренду и ничего не знает о ее связи с Райтом?

— Ох, Питер, довольно, — неохотно отзывается Линда. — В конце концов, Бренда — не принцесса Монако, чтобы столько говорить о ней.

Наш разговор явно не по вкусу хозяйке, нетрудно угадать почему. Она, очевидно, не забыла, что все наши разговоры записываются на пленку, и не желает раздражать шефа копанием в его личной жизни. Но я не прочь его подразнить — хотя бы просто для того, чтобы показать, будто не подозреваю о наличии в квартире Линды соответствующего устройства.