КРАСИВЫЕ, ДЕРЗКИЕ, ЗЛЫЕ

Оглавление

Пистолеты плюются огнем. Выстрелы звучат один за другим, без перерыва. Треснули и разлетелись стекла джипа.

Внутри у Вали, лежащей в кювете на снегу, все леденеет. «Степа, Петя! Зачем вы это делаете?! Кто вас просил стрелять?!»

А тот охранник, что подошел к «уазику» и, стало быть, находится рядом с Валей, быстро разворачивается в сторону выстрелов и поднимает зажатый в руке «калашников». Затем он открывает ураганный огонь по парням, атакующим «Паджеро».

И один из нападавших – падает. Валя охает, но не успевает разглядеть и понять, кто это – Петя или Степан.

И тогда... Что ей остается делать?!. Тогда она вытягивает зажатый в обеих руках свой пистолет и, почти не целясь, выпускает в спину охраннику, находящемуся от нее метрах в пяти, всю обойму...

...Через минуту все оказалось закончено. Охранник лежал рядом с «УАЗом». Он был недвижим. В руках он сжимал бесполезный автомат. Валя старалась не глядеть на него. Было очень похоже, что она его убила.

Валя подбежала к джипу. Все стекла в нем были высажены. Изнутри никто не стрелял, обе дверцы распахнуты настежь.

На асфальте рядом с машиной лежит Петя. Он лежит в луже, казавшейся черной.

Черными, глянцевыми были и Петина рука, и бок. А лицо стало бледным-бледным. Нос заострился.

А Степки нигде не видно.

Валя склонилась над Петром.

– Петя – что?

Глаза парня смотрели затуманенно, потусторонне.

– Кажется, мне каюк, – покашливая, прошептал Петя. При каждом слове из его рта выливалась тоненькая струйка крови. Потом он с усилием глотнул и добавил: – А все-таки хорошо, что я тебе сказал, что люблю...

Валя опустилась перед ним на колени, она хотела сказать, что все будет хорошо, все нормально, что Петя обязательно выздоровеет, однако в этот момент изнутри джипа донесся ликующий крик Степы:

– Есть! Деньги – есть! Ребята, мы богаты!..

Часть третья. Алиса в Зазеркалье

Июнь 200... года

На следующий день после возвращения из Бараблина Алиса проснулась с непривычным чувством человека, у которого теперь есть цель в жизни.

Супруг давно уехал на работу. Вчерашнее возвращение Алисы они с Вадимом отметили бутылочкой «бордо медок» и бурным сексом. А после ночи любви (Алиса стала чувствовать подобное только сейчас, с Вадимом) ей и спалось лучше – словно в детстве, когда родители были еще живы, – и просыпалась она свежей и бодрой.

Похоже, зацепил ее сердце Вадим, разбудил в ней чувство, сделал Алису настоящей женщиной.

И теперь, не предаваясь утренней неге, Алиса в хорошем темпе позанималась на тренажерах, приняла душ, позавтракала. Затем оделась, накрасилась – сегодняшнее мероприятие потребует очень скромных одежд (джинсы и водолазка от «Армани» подойдут) и минимума косметики.

Стараясь, чтоб болтливая Вероничка не застигла ее («Как ты, Алиса, съездила в свою Тмутаракань?»), она выскользнула из дома, прошла к гаражу. По пути бросила любопытствующей домработнице Варьке: «Я – в город по делам. Вернусь поздно». И, невзирая на готовые сорваться с языка Варьки вопросы: «Зачем в город? По каким таким делам?», оседлала свой «Лексус» – и была такова.

Довольно скоро она влилась в пробку на Кольцевой.

Путь от Осташковского шоссе до Калужского занял час с четвертью. Попутные водители, соседи по пробке, взирали на красотку-шатенку в «Лексусе» с благоговейным уважением. Алиса слушала попеременно то радио, то музыку на CD. Заниматься обычным для машины делом – английским языком – охоты не было. Все равно из-за похорон тети Веры и своей поездки Алиса пять дней пропустила – пропустит и шестой.

Наконец она свернула по указателю «Хованское кладбище».

Здесь были похоронены ее родители.

Алиса ездила на кладбище нечасто – примерно раз в полгода. Бывала там без определенного графика, не на Пасху или Красную горку, когда к могилам вся Москва стекается, а в дни, когда накатывала грусть или боль.

Дорога к погосту шла мимо свалки. «Очень символично, по-русски, – подумалось Алисе. – Или по-советски? Свалка старых вещей находится рядом со свалкой людей...» Во всяком случае, милое бараблинское кладбище, на котором позавчера похоронили тетю Веру, – песочек, сосны, щебет птиц – выглядело куда любезней сердцу, чем этот многокилометровый погост.

«Может, завещать себя в Бараблине похоронить? – мелькнуло в голове усмешливое. – Вот Вадим помучается, пока меня довезет!..» Однако развивать тему смерти не захотелось даже в мыслях. Слишком ярко светило солнце, слишком хотелось жить, и слишком нереальным в ее двадцать шесть лет казалось прощание с белым светом.

Важное достоинство огромных московских кладбищ – до любой могилы можно дорулить на машине. Алиса издалека увидела памятник черного гранита. Его, один на двоих, она поставила маме и папе четыре года назад.

Девушка остановилась, выключила зажигание, выбралась из «Лексуса». Ни единой живой души не виделось на огромном пространстве кладбища, лишь противно галдели потревоженные вороны. Не закрывая джипа, Алиса подошла к родной могилке.

На черном граните резчик по камню изобразил два портрета. Родители оказались почти как в жизни. Алиса два раза заставляла граверов переделывать, пока не добилась сходства. Мамочка – улыбалась. Хоть и говорили Алисе, что смеяться на кладбище не положено, она настояла. Она маму запомнила улыбающейся. Мама была светлым человеком, лучистым, добрым.

Отец в граните получился, по контрасту с женой, строгим, даже суровым, в притемненных очках, словно кумиры его молодости Цилинский и Мастроянни. Папочка выглядел олицетворением надежности и уверенности в себе. Только единожды, кажется, дала в нем трещину эта уверенность: когда в девяносто втором начались реформы и его зарплаты стало ни на что решительно не хватать, а потом его и вовсе уволили.