Всемирный следопыт, 1926 № 12

Оглавление

Ночной сторож увидел четыре стоптанных ботинка: бочка была занята.

Вдруг я заметил невдалеке какой-то мерцающий свет, откуда слышен был вой индейцев. Голос мой от соли звучал, очевидно, не громко, потому что они не обращали на меня никакого внимания.

Судно оказалось рыбачьей лодкой, оно шло тихо, видимо, ловило рыбу. Впереди меня и значительно глубже в воде обозначились два светящихся глаза. «Не акула ли подплывает», — подумал я. К счастью, я уже держался за якорную цепь и взбирался на палубу. Тут я грохнулся, как солдат на поле битвы. Индейцы приняли незваного гостя очень гостеприимно. Скоро они поставили меня на ноги, собрали восемь долларов и вернули Соединенным Штатам еще одного гражданина.

— Так ты не погиб тогда, щенок, получай еще! — крикнул ночной сторож, снова сплюнул на ладони и толкнул бочку под откос, к реке. Внутри бочки поднялся страшный шум. Четыре огромных рваных ботинка промелькнули в воздухе, и весь отель шлепнулся в воду.

Содержимое выскочило, выплыло на берег, и немец в бешенстве выстрелил в старого зубоскала. Но старик, как павиан, скользнул за забор и исчез.

Оба трампа встряхнулись, как пудели, так что в лунном свете заблестел фонтан брызг. Американец меланхолично смотрел на Миссиссипи, — там течение несло его шляпу, вместе с отелем и мешком.

Ночной набег.

Над темно-зелеными маисовыми полями дул теплый вечерний ветер. Из большой лужи гудело густое кваканье гигантских лягушек, из лесов поднималось голубое дыхание плодоносной земли.

Под огромным пробковым деревом лежали два трампа и ворчали друг на друга, как голодные тигры. Они были молодыми, отважными, худыми от голодовок людьми, опустившимися и одичавшими.

— Я тебе говорил, что негры ни черта не дадут. Лучше бы было поехать на Сан-Луи. Это ты виноват.

— Но ведь ты один не поехал бы.

— Один!?. Ах, вот как, ну, конечно… Святители небесные, я дьявольски голоден!

— Помолчи немножко!

— Не могу я молчать. Будь прокляты эти подлецы-негры с их так называемым городом. Однако, это не лучше подметок, — говоривший сплюнул и отбросил огрызок кукурузной шишки.

— Вон там, — указал его товарищ на два освещенных окна фермы в конце поля, — какая-то паршивая негритянка при мне зарезала на ужин индюшку, мне при виде этого даже сделалось дурно. Я ей показал табакерку, она страшно испугалась, приняв это за талисман.

— Эта сволочь суеверна до невероятия. Как раз здесь прошлый год проходили два крейсера и освещали прожекторами берег. Чернокожие повыскакивали из хижин, и одна старая негритянка закричала: «Это глаза бога, настает его суд», и свалилась замертво, — сердце разорвалось. Чорт возьми, нельзя ли эту глупость использовать для нашего ужина?

— Гмы, да что у тебя за идея? — поспешно спросил товарищ. Глаза его загорелись, как у голодного волка. — Поработаем можжечками.

Оба задумались.

— Генрих, найдется ли у тебя кусок мыла? — воскликнул один.

— Не знаю, кажется, есть. Вот, а что?

— Не торопись. Покажи мне эту ферму с индюшкой.

Оба достойных трампа побежали через маисовое поле. У низкого полуосевшего плетня фермы они остановились.

— Тише, Ганс, тут собака.

— Схожу на разведку.

Минут через восемь он вернулся, смеясь и потирая руки.

— Теперь пора показать, что я знаменитый художник. Давай свою рожу.

Товарищ беспрепятственно дал себя измазать.

— Вот, — сказал Ганс, — теперь любой негр Луизианы примет тебя за тень своего деда. Пусть меня повесят, если это не так. Теперь внимай, дуралей: ты подойдешь к окошку и будешь ждать, я влезу на крышу и буду орать в трубу, как буйно помешанный. В этот миг ты просовывай свою башку в окно и вопи, как больная корова.

Я убежден, что услышав этот прекрасный голос с небес, черномазые удерут из своей виллы. Когда это случится, ты бросишься в атаку на индюшку и хлеб и бежишь на ту полянку, где мы были. Я буду ждать тебя. Все это, конечно, делать надо молниеносно, ибо, если негры опомнятся от первого припадка страха, они непременно вырвут колья из плетня, чтобы побеседовать с приведеньями. Все понял?

Спрашиваемый рассмеялся.

— Ну, идем скорей, я опасаюсь за целость индюшки.

Бродяги подкрались к дому.

— Удастся ли мне проникнуть на крышу, она, кажется, рассыпется, как пуддинг под ногой у слона, — проворчал Ганс. — Дьявол, не дотрагивайся ты до физиономии, — прошипел он вдруг, — иначе ты будешь похож на зебру, а не на духа.

Ганс осторожно взлез на курятник. Один из брусьев под ним затрещал, петух внутри беспокойно заквохтал. Генрих внизу в волнении замахал руками.

Оба с минуту подождали, из дома доносился звон посуды и неясные голоса. Работая руками и ногами, Ганс выбрался на крышу, на ночном небе его фигура казалась гигантской обезьяной. Наверху он осмотрелся, согнулся над трубой и вобрал носом воздух.

Он уже начинал чувствовать себя, как дома, как вдруг несколько кирпичей подозрительно затрещали и загремели.

Генрих огромным прыжком потревоженной лягушки отскочил от окна и вонзился глазами в крышу. Но в этот миг приятель уже завопил громовым голосом:

— Небукаднеуар Сарданапал!..

Невообразимая суматоха закипела в доме, кто-то кричал дико и пронзительно. Генрих вспомнил о своей обязанности и пулей ворвался в окно.

Визг достиг необычайной силы. Генрих приготовился к удару стулом по своему черепу. С вытаращенными от страха глазами прыгал он по комнате, нацеливаясь на окно. Но в комнате уже никого не было.