Слепой

Оглавление

Словно в ответ на его мысли, кто-то снова подхватил его и попытался поднять на ноги. С равным успехом можно было пытаться поставить на ребро диванный пуфик. Он все равно валился на бок. Выругавшись, Даррен – а это оказался именно он – ухватил Арлинга за пояс и поволок на балкон. Регарди еще издали заметил мельтешащие звезды и принялся подбадривать друга, не желая, чтобы его бросили на очередную тахту.

Облокотив Арлинга о перила, Даррен задумчиво достал трубку и принялся неспешно ее набивать, изредка кидая на друга взгляды упрека из-под угольно-черной челки, остриженной по последней согдианской моде. Монтеро был трезв, как стеклышко.

Оба молчали. Арлинг боялся открыть рот, потому что не хотел расставаться с плескавшимся в желудке вином, пусть и мерзким на вкус, но успешно выполняющим свою роль по освобождению головы от ненужных мыслей. Даррен же был молчуном по природе.

Перегнувшись вниз, Регарди принялся разглядывать темнеющие кусты, думая о Монтеро. У сына Канцлера было много друзей, но настоящий – только один. И хотя Даррен был старше на несколько лет и не походил на него ни внешностью, ни характером, Арлингу часто казалось, что он видел в Монтеро своего близнеца. Оба родились в один месяц, рано потеряли матерей и воспитывались целым штатом прислуги, с той разницей, что у Регарди нянек было немного больше. С самого детства у них было все – знатное происхождение, богатство и неограниченные возможности. Первая и единственная трудность, с которой они столкнулись, перестав быть детьми, заключалась в слишком широком выборе, который предлагала им жизнь. И хотя Арлинг рос в окружении многих детей из знатных родов, с Дарреном его породнило чувство поиска особой, иной цели, которое не давало обоим ни минуты покоя. Им нравились одни и те же музыка, книги и оружие, а лошади были их общей страстью – оба владели ценными породами, которых выставляли на скачки. Монтеро, как и Арлинг, симпатизировал наследному принцу Дваро и недолюбливал старых гранд-лордов. Оба были заядлыми дуэлянтами и пользовались дурной репутацией задир и растлителей юных дев. Регарди твердо знал, что без Даррена его жизнь была бы неполной.

– Где мы? – спросил Арлинг, с трудом собравшись с мыслями.

– В Грандопаксе, – лениво протянул Монтеро, выпуская колечки дыма в звездное небо. – В урочище древних богов и лесных великанов, на краю которого поселились люди.

Регарди пристально вгляделся в кромешную тьму за перилами балкона, но смог разглядеть только светлячков, приманенных яркими огнями окон.

– И что мы здесь делаем, в урочище? – уточнил он, тщательно пытаясь вспомнить, что произошло за минувшие сутки. Возможно, одной выпивкой тут не обошлось. И, возможно, Монтеро курил сейчас отнюдь не табак.

– Представляем твою семью на дне рождения дальних родственников, – ответил Даррен, ухмыльнувшись на злой взгляд Регарди.

Появление ночного ветра Арлинг встретил с благодарностью. Его свежесть благотворно влияла на больную голову, выдувая из нее хмель и агрессию. А ведь так хотелось дать Монтеро по уху.

– День рождения дядюшки Гундакса?

– Ага. Передаем поздравления Канцлера наместнику самой северной и никому не нужной провинции великой Империи.

– Точно, – Арлинг кивнул, довольный, что вечер обрел какой-то смысл. В голове стали просыпаться воспоминания. Тем временем, Даррена потянуло на философию. Такое с ним случалось редко, и Регарди прислушался.

– Не понимаю я этого Гундакса. Имея в двоюродных братьях самого Элджерона, зачем сидеть в пропахшей смолой и пушниной крепости? Здесь все смердит этими туманами с болот. Сколько они их уже осушают? Не меньше полувека. Да и то, что мы видели на местных улицах, не воодушевляет. Такого даже в дикой Ерифрее не встретишь. Недаром говорят, что Согдария начала гнить с этих мест.

Арлинг прыснул от смеха, но от комментариев воздержался. Если что, то гнила Империя по всем правилам – с головы. В Согдиане этот процесс начался едва ли не с первых Гедеонов. Неужели бывалого Даррена смутил старик-шаман, зачем-то брызнувший на него кровью убитой крысы, когда они въезжали в крепость?

Желая подбодрить друга, Регарди решил спеть. Настроение у него было подходящее – легкое, смешливое и какое-то мыльное; словно невесомый пузырь пены приземлился ему на голову и теперь заправлял всеми его делами и мыслями. Но из репертуара на ум приходили только военные марши, которые они с усердием учили в школе. Арлинг задумался, размышляя, будет ли Монтеро рад услышать строевой марш драганов, но вдруг понял, что Даррен ему что-то рассказывает.

– Она изменилась, Арлинг. Не мне ли, брату, этого не замечать. Расцветает, будто бутон розы. Я не сентиментален, ты знаешь, но забота о внешности, которая всегда волновала Терезу в последнюю очередь, слишком очевидна. Она стала скрытной и молчаливой. Когда мы виделись в последний раз, Тери спросила, как у меня дела. Спросила совершенно искренне! Я был в шоке. Ее никогда не интересовали ни другие люди, ни тем более родственники. Мы все думаем, что это любовь. Только она способна изменить людей к лучшему. Когда любишь, чувствуешь, что живешь, а не существуешь, что должен, а не имеешь право. Тогда хочется летать, не думая о том, что рожден ползать.

Арлинг задумчиво кивал, по привычке уплывая в сторону собственных мыслей.

Даррен говорил мало, но делал это хорошо.

– Хочу летать, а не ползать, – едва слышно повторил Регарди, перекатывая слова на языке, словно горошины перца. Еще немного, и его мир будет обожжен смесью горькой правды. Он уселся на перила и, балансируя над темнотой, принялся думать. Некоторые всю жизнь учатся вставать на ноги, другие только к старости делают робкие попытки первых самостоятельных шагов. Но некоторые – очень немногие – умеют бегать и прыгать с рождения. Совершать гигантские скачки вперед, с каждым разом все выше и дальше. Но летать не умеет никто из людей. Влюбленные говорят, что любовь дарит им крылья. Арлинг был глубоко убежден, что крылья эти были обречены волочиться по земле всю жизнь.