Слава, любовь и скандалы

Оглавление

— Теперь ты видишь, что можно заработать терпением, Кейт? — прошептал Мистраль ей на ухо, но она не ответила и не кивнула, а лишь внимательно и серьезно смотрела на него.

— Такого никогда раньше со мной не случалось, — наконец проговорила она.

— Значит, наш эксперимент удался не полностью. Теперь моя очередь, Кейт, — ответил Жюльен и вошел в ее податливое, раскрывшееся ему навстречу, готовое его принять тело.

Кейт покрывала его руки поцелуями благодарности, пока не поняла, что Мистраль уже давно крепко спит.

9

Кейт Браунинг не находила себе места. Целую неделю каждую ночь после того, как Мистраль засыпал, насытившись любовью, она лежала без сна, в ее точеном теле эхом отдавалась страсть, о существовании которой она раньше не подозревала, потому что была слишком осторожной, чтобы позволить себе такое. Мысли о наслаждении, которому научил ее Мистраль, словно стрелы пронзили ее, причиняя сладостную боль. Она опускала руку между бедер, касаясь ядрышка плоти, непривычного к ее прикосновениям. Оно все еще трепетало, готовое снова содрогнуться от наслаждения. Каждый день тянулся бесконечно долго, а Кейт томилась по рукам и губам Мистраля. За едой она смотрела, как его пальцы ломают хлеб, держат приборы, и с ужасом ловила себя на том, что сжимает бедра под столом. Она стонала вслух при виде его рта, такого твердого при посторонних и такого горячего и мягкого на ее коже. Ее соски болели, и все-таки она терлась ими о руку Мистраля.

Смысл ее жизни изменился, и она склонилась перед неизбежным. Кейт не находила отдыха, думая о недоступности подлинного «я» Мистраля. Как она могла так бездумно отдаться этому человеку, который ей не принадлежит? Кейт чувствовала, что даже во время самого акта любви Мистраль не отдавался ей полностью, ни разу не признался в том, что она нужна ему, ни разу не сказал, что любит ее. И Кейт гадала, что тому причиной: его врожденная скрытность или ему просто все равно, кто лежит с ним в постели.

— Ты мне нравишься, Кейт, — говорил он, и это самое большее, на что она могла рассчитывать. А ей так хотелось услышать простые и вечные слова «я люблю тебя», но он молчал, и Кейт тоже не произносила их. Но с каждым днем она любила его все больше и больше. Мистраль стал единственным призом, который она жаждала получить. Только рядом с ним ее чувства насыщались, и этому ничего не мешало. Для Кейт не были помехой трудности, которые создавал Мистраль, ей не мешали его столь очевидные недостатки, она не думала о женщинах, с которыми он спал до нее. Все это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме жадной одержимости, подобной пристрастию наркомана или алкоголика, которую не утолить ничем, кроме обладания.

Кейт была очень сильной женщиной, гордой, хитрой и изворотливой, но ее нервы были так натянуты из-за необходимости скрывать свои чувства, что она плакала, лежа рядом с великолепным мужчиной, который крепко спал, не думая о ней. Но, выплакавшись, Кейт лежала без сна, обдумывая сложившуюся ситуацию хладнокровно и серьезно. Дальновидности не смогла бы у нее отнять никакая страсть.

В глубине души Кейт не признавала поражений.

Пошла вторая неделя их пребывания в Провансе, и Мистраль решил съездить в Ним. Там они с Кейт гуляли в парке, потом карабкались вверх по каменным ступеням лестницы, ведущей к развалинам римской сторожевой башни, откуда открывался великолепный вид на медово-золотистый город. Они лежали на траве, испытывая приятную усталость. После долгого молчания Мистраль наконец заговорил:

— Я бы никогда не смог написать этот вид. Я не стал бы даже пытаться. Он настолько полный, в нем столько простора, здесь есть ответы на все вопросы, и он не нуждается в человеке.

— Ты не увидел в Провансе ничего такого, что тебе захотелось бы написать? — осторожно поинтересовалась Кейт. Жюльен впервые заговорил о живописи с того дня, как они выехали из Парижа.

— Нет, — ответил он.

Но Мистраль не сказал ей, что это испугало его. Никогда раньше он не испытывал такого ощущения пустоты, у него пропали желание и потребность рисовать. Вот молодая пара на скамье, их руки почти соприкасаются. Им нет дела до этого вида. Вероятно, молодые люди здесь выросли, матери водили их сюда играть. Но сейчас они осознали, что самой большой загадкой является другое человеческое существо. Раньше он бы писал эти едва соприкасающиеся руки, сделал бы десяток, сотню набросков и так бы и не сумел выразить свое ощущение от этих четырех рук, которые не осмеливаются коснуться друг друга. «Но я не хочу писать эти руки, — думал Мистраль. — Мне не для чего их писать. А раз я больше не художник, то почему я все еще жив?»

— Полагаю, — осмелилась высказать свое мнение Кейт, — этот вид писали множество раз. Здесь все такое… живописное… Наверное, поэтому тебе неинтересно.

— Что-то в этом роде, да, — коротко отозвался Мистраль. «Когда я был здесь в прошлый раз, — думал он, — я бы ни за что не вышел на прогулку без альбома для набросков. Я бы сгорал от возбуждения. И мне было бы плевать, что и кто писал до меня. Прованс звал меня, манил, мне казалось, что никто до меня не изображал его на холсте. Я остановился только тогда, когда почувствовал, что схожу с ума, как Ван Гог. «Живописное», твою мать. Тебе не понять этого, Кейт, а я не умею тебе объяснить. Но сойдет и такое объяснение, как и любое другое, факт остается фактом. Я потерял желание писать, и даже Прованс не сумел вернуть мне его».

— Вставай, Кейт, — коротко сказал он, поднимаясь, — трава еще влажная.

В течение следующей недели Мистраль все чаще ездил в Фелис, деревушку на северном склоне горы Люберон. Его тянула туда игра в шары, ставшая для него настоящей страстью.