|
Оценить:
|
Твои нежные руки
5
— Он не так себя повел. Ему следовало бы оскорбить вас так жестоко, чтобы получить вызов на дуэль. Тогда, по кодексу чести, Уикем получил бы право выбора оружия и условий.
— Вряд ли это имеет для него какое-то значение. Лучше дайте-ка мне пистолет. Ваши руки так дрожат, что того и гляди всадите в меня пулю.
Стэнфилл неохотно подчинился и, немного поколебавшись, пробормотал:
— Право, уж и не знаю, что делать: восхищаться вашей беспечностью или проклинать ее? Уикем намерен прикончить вас. И дело вовсе не в оскорбленной чести: половина Лондона переспала с Марией Уикем и беззастенчиво этим хвасталась. — Озабоченно сведя рыжеватые брови, он покачал головой и добавил:
— Нет, вызов был брошен на людях, намеренно громко, слишком демонстративно для простого оскорбления или дела чести.
— И это теперь уже не важно.
Холт спокойно, без малейшего волнения зарядил пистолет и отдал посреднику для осмотра. Тот признал все правила соблюденными, раздал оружие противникам и подошел к Уикему, чтобы дать тому последнюю возможность отказаться от вызова. Уикем бесстрастно взирал в пустоту.
Лицо казалось неестественно бледным под россыпью веснушек, усеявших рыжими пятнами острые скулы и переносицу. Его секунданту, достопочтенному мистеру Далтону, пришлось задать вопрос дважды, прежде чем Уикем обернулся и непонимающе уставился на него глазами, мутными от некой внутренней борьбы.
— Нет.
— А вы, милорд Деверелл? Не угодно ли принести свои извинения или отказаться продолжать дуэль?
Холт, встретившись со взглядом посредника, сухо усмехнулся:
— Я хочу лишь одного: поскорее покончить с этим.
Меня ждут к ужину в клубе.
Секунданты и посредник отошли на край поля, где уже стоял врач. В воздухе разливалась вечерняя свежесть, пряный запах молодой листвы щекотал ноздри. Холт поднял руку так, что дуло пистолета смотрело в небо, и стал ожидать, пока посредник отсчитает условленное расстояние.
Стрелялись с двадцати шагов, так что стрелок с холодной головой и твердой рукой непременно поразит цель.
— Восемнадцать, девятнадцать… — монотонно звучал голос посредника, и прежде чем тот успел назвать последнюю цифру, лорд Уикем молниеносно обернулся в вихре белых кружевных манжет. Холт успел заметить резкое движение и короткую оранжевую вспышку, ощутил сильный удар в левый бок, пославший его на колени. Он выбросил руку, чтобы сохранить равновесие, хотя жгучая боль уже обволакивала его черным облаком. Воздух сильными толчками выходил из легких. Он не помнил, как оказался на ногах, медленно прицелился, несмотря на то что перед глазами все плыло, и сосредоточился на Уикеме, одинокой фигуре в белой сорочке и черных панталонах, тонкой свечке среди моря расплывающейся зелени.
Шум донимал его со всех сторон, пронзительный звон церковных колоколов, чей-то настойчивый властный голос, приказывающий сесть на траву.
— Я хирург, лорд Брекстон. Позвольте осмотреть вашу рану.
— Нет.
Он стряхнул назойливую руку, оттолкнул встревоженного Стэнфилла, игнорируя все протесты.
— Черт возьми. Дев, моя обязанность, как секунданта, не дать тебе драться с раной в боку!
Он на секунду перевел взгляд на Стэнфилла, заметил обеспокоенное лицо последнего и покачал головой — жест, едва не стоивший ему потери сознания.
— Нет. За мной еще выстрел.
Хаос немедленно унялся, сменившись мертвенным спокойствием. Странная пустота разливалась внутри — пустота, вытеснившая связные мысли, кружившая голову. Слова Стэнфилла едва пробивались сквозь быстро сгущавшийся туман. Мольба… просьбы… все это подождет.
На какой-то миг туман рассеялся. Теперь он отчетливо увидел Дэвида, без удивления отметил его вымазанные чем-то красным пальцы и понял, что истекает кровью.
Откуда-то издалека прозвучал его собственный голос, поразительно спокойный и бесстрастный:
— Я еще могу держаться на ногах. Отойдите. Игра пока не кончена.
Дождавшись, пока врач и Дэвид отодвинутся, Холт слегка повернулся, презрев горячую пульсацию в боку, и снова поднял руку. Уикем беспомощно смотрел в лицо смерти. Пистолет не дрогнул в руках раненого. Ни единым движением — ни трепетом ресниц, ни судорогой губ — не выдал Холт боли, уже подступающей к горлу, всепоглощающей, мучительной, как живое существо, ненасытный зверь, терзающий его с неустанной жестокостью.
Молчание становилось удушливым, туман все более вероломным, хитрым, всепроникающим, глушившим каждый звук, и Холт слышал лишь биение своего сердца и прерывистое дыхание. Большой палец медленно отводил курок, и щелчок в наступившей тишине прозвучал грохотом взрыва.
Губы Уикема беззвучно шевелились, глаза наполнялись отчаянием. Сумеречный свет мягко сиял на пистолетном металле: неяркий, но смертельный блеск.
Холт выжидал. Страх становился все более ощутимым; ядовитая змея, высунувшая свою треугольную головку со смертоносным жалом, неторопливо пробуждалась, гипнотизируя жертву, пока Уикема не начало трясти. Бесполезный пистолет выпал из внезапно ослабевших пальцев и с глухим стуком свалился на траву. Только один выстрел.
Таково правило. И Уикем уже им воспользовался.
— Но я еще не… неудачный выбор, милорд Уикем.
До Холта донесся слабый всхлип, и он неожиданно понял, что Уикем все-таки не выдержал. Наконец-то! Он и без того опозорил себя, выпалив до окончания счета, — теперь же до конца дней будет носить клеймо жалкого труса, рыдавшего под дулом пистолета. Куда лучшая участь, чем он заслуживал.
Неутомимые тени подползли ближе, отсекая боковое зрение, прерывая последние связи с окружающим миром.
