Убить отступника

Оглавление

– Хорошо. Губернатор распорядился отписать секретное донесение в столицу. Ожидаем указаний насчет тебя. Будем уповать на Господа нашего, чтобы все обошлось. Скверная ситуация… Унтер, отвезите господина офицера в тюрьму. Подальше от людских глаз.

– Позаботься об Игнате, Андрей, – попросил Полозова капитан. – Он служил еще при моем отце.

– Хорошо. Все устроим, – заверил его кузен.

Жандармы – фельдъегерь и унтер-офицеры – посадили Голевского в закрытый экипаж и отвезли в тюрьму. Там его посетил комендант, какой-то старик с боевым орденом, сказал «милости просим», пару дежурных фраз и удалился. Затем Голевского отвели в камеру.

В камере посередине стоял деревянный стол с двумя табуретами. По углам находились два деревянных топчана с жидкими грязными матрасами, с грубыми холстяными простынями, серыми одеялами из колючего сукна. Виднелся угол печи. Было темно и сыро. Через узкое оконце с решеткой едва пробивался дневной свет. На одном из топчанов Голевский рассмотрел здоровенного мужика, фельдфебеля по званию, с окладистой черной с проседью бородой, хмурого и неприветливого.

– Как зовут? – спросил сокамерника Голевский.

Тот исподлобья посмотрел и неохотно ответил:

– Порфирий.

– За какую такую провинность бросили сюда?

– Свого барина зашиб до смерти. Пришел на побывку в деревню и зашиб.

– Да за что же, голубчик? – изумленно спросил Голевский.

Порфирий снова посмотрел исподлобья.

– Младшего приказал наказать плетьми. А они, сучьи душегубы, запороли его насмерть, опосля умер у меня на руках.

– А чем же провинился твой сын перед барином?

– Двух карасей словил в хозяйском пруду.

– Ясно. А каким образом, голубчик, ты умертвил барина?

– Вилами. Пропорол насквозь, силушка у меня немалая. Вилы – вещь хорошая. И в хозяйстве сгодится, и для рати. Я французиков любил вилами колоть. А еще ножичком. Как поросят их свежевал. А еще хитростью извергов брал, когда они драпали из России-матушки. Давал им выпить и закусить. Но чаще колол или рубил. Ненавидел я их, извергов.

– Так ты голубчик, воевал против французов? – оживился Голевский.

– Да, ваше высокоблагородие. Воевал. И в пехоте, и в партизанах. А в партизанах у Василисы, слыхали? У Кожиной. Попал под Смоленском в плен, бежал и к ней потом попал.

– Молодец, Порфирий. Дай-ка я тебя расцелую за это. Я тоже воевал. Ты – мой боевой товарищ!

Они обнялись как братья. Порфирий оттаял и стал разговорчивее и доброжелательнее.

– А вас за что упекли сюда, ваше высокобродь?

– Да ни за что, – замялся Голевский. – Без вины виноватый.

– На Руси так испокон веков. Арестовывают невиновных, а злодеи живут на свободе.

– Ты прав, братец.

Голевский не стал распространяться о своих злоключениях. Не стоит посвящать незнакомого человека в свои дела. Александр Дмитриевич сразу перевел разговор на тему о войне, ведь о ней можно вести беседы до бесконечности. А времени у них теперь предостаточно. Сокамерники всю ночь проговорили, вспоминая былые времена и сражения.

На следующий день Порфирия куда-то увели. Отсутствовал он долго, а когда привели, был хмур и задумчив.

– Что случилось, голубчик? – поинтересовался у него Голевский.

Порфирий отвел глаза, ничего не сказал, а лишь глубоко вздохнул. Лег на кровать, свернулся калачиком и отвернулся к стенке. Капитан не стал его беспокоить. Мало ли у человека горя. Может, объявили ему о скором отправлении в Сибирь?

Ночью Порфирий почти не спал. Только все ворочался на лежанке и тяжело вздыхал. Голевский сквозь сон слышал это, но не стал задавать лишних вопросов. Переживает человек, но чем ему поможешь. Чужая душа – потемки. А через два дня товарищи по несчастью расстались: Порфирия заковали в кандалы и отправили по этапу в Сибирь. Точно угадал Голевский причину тяжелых вздохов и молчания сокамерника. А Александр Дмитриевич остался дожидаться своей участи.

* * *

Раздались быстрые и гулкие шаги по коридору. Зазвенели шпоры, забряцала шпага. Ошибиться здесь было нельзя: это поступь адъютанта Снеткова. Бенкендорф оторвал взгляд от бумаг и вышел из-за любимого бюро. Генерал уже по звуку шагов определял, какого характера донесение его ожидает. Если неспешные чеканящие шаги – значит, ничего экстренного или существенного. А если торопливые и быстрые – то значит, что-то важное и срочное. Сегодня, выходит, что-то срочное у Снеткова, раз так спешит. Так и есть. Двери резко приоткрылись, и появилась обеспокоенная и растерянная физиономия поручика. Озабоченным голосом он отрапортовал:

– Ваше превосходительство, важное донесение от казанского губернатора. Дело касательно капитана Голевского.

– Брависсимо! Что там? – генерал схватил письмо, быстро прочитал и удовлетворенно хмыкнул. – Ага, мерзавцы, зашевелились! Жареным запахло?!.. Я чувствую, Голевский на верном пути. Он, как хорошая гончая, взял правильный след. И, стало быть, хитроумная комбинация с этой польской княжной затеяна неспроста. Убрать нашего агента всевозможными способами, сбить его со следа – вот их первостепенная задача! Покамест у них это великолепно получилось, гвардеец в каземате и обвинен в тяжком преступлении. Но заговорщики рано радуются. Да, Голевский в каземате, но он-то жив и невредим. Пройдет время, он окажется на свободе и возьмет нужный след. Так что Голевского надо беречь как зеницу ока. Понимаете, поручик? Он не должен сгинуть в казанской темнице.

– Так точно-с, ваше превосходительство! – гаркнул адъютант и щелкнул каблуками. – Будем беречь капитана.

Зазвенели шпоры, Снетков вытянулся в струнку, а Бенкендорф недовольным тоном продолжил: