Последний танец вдвоем

Оглавление

Моя команда по-прежнему со мной. Я нанял пару закоренелых отшельников, так что у нас здесь никакого лишнего народу и никаких лишних разговоров. По крайней мере, они умеют варить еду. Я слишком поздно понял, что мне следовало нанять двух общительных итальянцев. Тогда сейчас я уже бегло говорил бы по-итальянски, прогуливался по Виа Венето, щеголяя лучшим в этих краях загаром, и знакомился с девушками…

Мне кажется, пора выбираться отсюда и двигать домой. Никаких особых планов у меня нет, но я знаю, что с этой посудиной у меня все. Может быть, вернусь в фотографию, а может, начну свое дело – открою галерею и буду помогать молодым художникам. Кто знает? Довольно занятная штука – быть богатым… Когда я доверил свои деньги Джошу, чтобы он вложил их для меня, мне они казались огромной суммой. Но теперь я привык к тому, что деньги растут сами собой – деньги, благодаря которым мне никогда не придется больше работать… а мысль никогда не работать оказалась для меня самым ужасным откровением! Меня все больше начинает мучить вопрос, что делать с собой и что меня ждет в будущем. Ты, пожалуй, принадлежишь к тем немногим, кто действительно может понять, что я имею в виду… В конце концов, ведь не из-за денег же ты затевала «Магазин Грез», правда? И все-таки невероятно, что мы втроем заставили эту фирму работать! Тем не менее я не вижу себя в будущем в торговле… Мне никогда не найти такого партнера, как ты, – ни с кем другим мне не будет так легко и интересно преодолевать трудности. Господи, а помнишь, какой высокомерной стервой ты была, когда мы с Вэлентайн впервые появились в Лос-Анджелесе? Но я сразу разглядел, в чем твоя слабость, и быстро привел тебя в чувство. По-моему, мы с тобой прекрасно сработались.

Билли, старушка, я отправлю это письмо завтра утром и надеюсь, ты вовремя получишь мой дружеский привет. Счастливого тебе Рождества! Я намерен отпраздновать его на всю катушку, надеюсь, что и ты устроишь себе грандиозный праздник. Когда вернусь в Лос-Анджелес, свяжусь с тобой, как только узнаю у Джоша твой адрес. Я думаю вернуться из Афин самолетом. Плыть назад придется еще целый год, мне это не подойдет. С Новым годом, моя дорогая.

Целую тебя,

По лицу Билли катились горячие слезы. Дочитав письмо, она не могла понять, почему плачет, что вернуло ей способность чувствовать. Наконец ей стало ясно, что это слезы радости за Спайдера. Он излечился, это снова прежний Спайдер.

У нее было такое чувство, будто она вырвалась из своего ледяного замка, в котором долго бродила, сбившаяся с пути и безразличная ко всему. Если Спайдер выжил, то и она сможет! Жизнь не кончена из-за того, что один малодушный мужчина не нашел в себе достаточно уверенности, чтобы разглядеть, кто она в действительности такая со всеми ее деньгами и прочим. Ну его к черту, этого Сэма, с его муками творчества и страхами! Ну их всех к черту, этих ах-каких-ранимых трусов, у которых хватает духа только на то, чтобы гордиться, что они родились мужчинами, но которых раздирают вечные сомнения в себе и мучительная неуверенность по поводу своих достоинств! И к черту ее притворство, стремление казаться не той, какая она есть! В конце концов, она не виновата, что все эти мужчины смотрят на женщин лишь как на слабый пол и приходят в ужас от того, что женщина может показать свою силу. Какие же они безвольные трусы!

Билли охватило чувство, которое она не могла определить иначе, как буйную ярость. Она позвонила вниз и заказала на завтра билет в Нью-Йорк. На сборы у нее целая ночь; этого времени больше чем достаточно. А выспаться она сможет в кресле самолета, покидая Париж и всех, кто здесь есть.

IV

«Весь этот безумный уик-энд – совершенно в духе Зака Невски!» – восторженно подумал Ник де Сальво. Еще вчера утром вся труппа Зака умирала от депрессии, не видя никакого выхода: все актеры до единого – даже Ник, звезда, – не находили ничего интересного в подтексте пьесы. Даже от самого этого слова – «подтекст» – его мутило. Подтекст, черт бы его побрал!

А может, им просто надоело репетировать? Или общее негодование по поводу того, что их заставляют вникать в какую-то особенную трактовку драматурга, было вызвано обыкновенным чувством неуверенности, в котором они не желали себе признаться? Как бы то ни было, многие из них уже жалели, что в свое время не послушались советов мамы с папой и не занялись каким-нибудь нормальным делом.

Ник сидел на репетиции, читал текст, как обычно, но на душе у него было скверно оттого, что пьеса внезапно перестала его интересовать. Какое ему дело до Гамлета и его мамаши? До его переживаний по поводу того, как дядюшка Клавдий обошелся со своим братом? Какое ему, к черту, дело, свихнулась ли эта Офелия из-за того, что ее обидел Гамлет, или же у нее и без того крыша поехала? И вообще, что долго рассуждать об этом нытике? Какой нормальный парень станет беспокоиться из-за того, что после смерти он возможно, – «быть может», как он выразился, будет видеть сны? Разве дурные сны – это не самая малая из его, Гамлетовых, забот?

Зачем понадобилось ему, Нику де Сальво, делающему большие сборы, настоящей звезде, отвергать предложение сняться в заведомо кассовом фильме в компании «Юниверсал», возвращаться Нью-Йорк и играть Гамлета в экспериментальна внебродвейском театре? И что с того, что все виднейшие актеры в истории считали своим долгом попробоваться в величайшей пьесе всех времен и народов? Зачем он полез в это дело? Вовсе не o6язательно доказывать себе самому, что до Олива ему далеко, – он и так это знает. У его агента глаза на лоб полезли, когда он услышал, что Ник отказал такой престижной компании. Правда, в «Юниверсал» ему не предлагали играть Шекспира…