Владыка вод

Оглавление

— Есть тут кто?

— Есть, а как же? — хрипло и тяжело раздалось в ответ из угла, где они рассмотреть не успели. Там сидел на скамье человек, про которого человек — не подумаешь. Гора и гора. Если Сметлив был большой, то этот — огромный. И глядел он на них чуть насмешливо, но с интересом. Будто ждал их заранее, будто знал, что они придут. Точно — знал, и не думал даже скрывать:

— Знаю, знаю: была мне весточка, что гостей надо ждать. Да… Вы входите, входите, ребятушки, не стесняйтесь. Вон табуреточки — берите, садитесь. — Тут Скалобит встал, вынул клещами из горна железку цвета закатного солнца, и принялся осторожно обстукивать на наковальне. — Мне тут одну поделочку отковать надо — вы подождите пока, не скучайте…

Тяжелый двуручный молот казался в руке его хрупкой игрушкой. он и бил-то им потихоньку, словно боялся разбить наковальню. Все было маленьким по сравнению с ним самим — и называл он все уменьшительно: молоточек, ребятушки, табуреточки. Когда-то давно, дождливой весной, случилось в Овчинке несчастье: у выхода из долинки обрушилась в реку скала, перекрыла русло Живой Паводи, и могло бы получиться из селения вполне приличное озеро, не живи в нем могучий кузнец. Он за день сковал себе молот, который едва поднимали шестеро крепких мужчин, и на третьем ударе скала раскололась вдоль, а потом и каждый кусок — пополам, и еще, и еще… Он крушил скалу, стоя по пояс в реке, и вода, пошедшая страшным потоком, катящая многопудовые глыбы, не могла свалить его с ног. Вот такой он был, Скалобит, живая легенда Оскальных гор. Старость не подтачивала его силу, хотя жил он невесть как давно. Раз в тысячу лет рожают земные женщины таких сыновей.

Между тем Скалобит закончил работу, опустил поделочку в холодную воду, отчего взлетело под крышу облако пара, и присел на свою скамью, вытирая руки о фартук:

— Вот теперь потолкуем… — но вместо того, чтоб начать разговор, долго кряхтел, вздыхал, и сомнение было на его загоревшем навеки от пламени горна лице.

— Мы… — начал Сметлив, желая помочь, но Скалобит остановил его жестом руки — будто дуб шевельнул веткою:

— Тут пришла мне записочка. Сказано в ней, что гостей надо ждать, и что надобно вам помочь. А вот как помочь — непонятно. Да… Оно, мелкому народцу, конечно, виднее, но отправились вы, прямо скажу, на опасное дело. Много до вас было желающих — все теперь камушками лежат, — Скалобит испытующе поглядел на них, покачал головою, чуть тронутой сединой. — Ну да ладно, расскажу вам, что знаю, а там видно будет.

Кузнец вышел в другую комнату и вернулся с кувшином вина.

— А нам сказали, будто ты пьяных не любишь, — удивился Смел.

— Пьяных — не люблю, — подтвердил Скалобит. — А глоток винца доброго к доброму разговору — что щепотка соли к похлебке.

Перемолчав немного и отхлебнув вина, он стал говорить хриплым тяжелым голосом, без прикрас излагая суть. Но, поскольку слова его были скупы, приходилось слушателям дополнять их воображением, внутренним взором своим, чтоб увидеть события давние, невероятные. И вот что они увидели.

— Да… Появилась однажды в Овчинке женщина с малой дочкою на руках…

Привез ее из города Живоглот, тогдашний хозяин постоялого двора. Тем прельстил, что работу даст, и домик по соседству с ним пустовал — старик там жил одинокий, помер. А сам, видать, на красоту ее позарился — думал второй женою держать. Да и то сказать, первая-то ему попалась бездетная.

Ан не тут-то было: красавица оказалась строптивая, гордая, и хозяин, как сунулся, такой заворот получил, что навеки зарекся. Однако работала хорошо, дела у Живоглота в гору пошли: народ к нему шел поглазеть на прислугу, и деньги хуже считал. На том и успокоился Живоглот — ладно, мол, пусть живет.

Не раз мужики ей серьезные предложения делали, да она кавалеров напрочь отваживала. Надо думать, принца ждала заморского. А откуда в Овчинке принц? Бывали, правда, проездом торговцы богатые из Захребетья, да она от них нос воротила, торгашами звала.

Так прожила лет десять, красота ее увядать стала. Еще немного — и смирилась бы, замуж вышла, детей родила… Но случилось несчастье: как-то зимою, в лютый мороз, из дому неодетая выскочила — и легкие застудила. Всю зиму промучилась, а в начале весны от лихорадки сгорела.

— Осталась от нее дочка одна, лет тринадцати. Как звали ее — никто не помнит, а почему — дальше поймете. Да…

Пришла она к Живоглоту, и говорит — дескать, я вместо матери буду. Ну, Живоглот согласился. Ясно, конечно, что мать не заменит, но куда ж сироту девать? Так еще года три прошло.

А потом стал замечать Живоглот, что поневоле на девчонку заглядывается, хоть в летах уже был к тому времени. Обещала она стать не хуже матери. А еще через годик-другой расцвела такой красотою, что дух захватывало. Тогда в постоялом дворе Живоглота совсем отбою не стало от посетителей. Но характером красавица в мать пошла, а то и покруче. Много парней в Овчинке из-за нее белого света не видели. И был среди них один, вовсе голову потерявший — звали его Тропотоп.

Парень был хоть куда — стройный, высокий, сильный, плечи гордо развернуты. А лицо бы совсем девичьим было, не задуби на нем кожу солнце, мороз и ветер. Опасное дело себе он выбрал: искал в горах целебную каменную смолу и кристаллы камней самоцветных. Далеко уходил, надолго, и в такие места забирался, где человек отродясь не бывал. Потому его так и звали…

Было еще у него увлечение: из камней и веток, из трав и цветов сухих составлять картины живые. И такие они получались чудные, что глаз не оторвешь. Нашел Тропотоп однажды диковинную ветку арчовую — будто бы морда с пастью оскаленной, усатая и рогатая, лапа ухватистая, хвост волнистый. Подложил он под лапу красивый кристалл хрусталя горного, разместил все вместе на плоском куске черного сланца — получился сказочный зверь дракон, стерегущий сокровище. Тропотоп подарил его гордой красавице — та только фыркнула.