Червонное золото

Оглавление

Я спросила у Алессандро, чем обусловлено такое поведение и не ускользнуло ли от меня что-нибудь, когда я в Венеции слушала рассказы об этих событиях. Но даже он не смог ответить: цинизм его политики вообще не допускал ни безусловного великодушия, ни риска без дальнего прицела на богатство. Однако их поступок произвел на него глубокое впечатление: такая верность страстному увлечению полностью противоречила логике насилия.

Они ехали — вернее, мы ехали, но я в этой компании представляла всего лишь балласт — в Орвьето, где монастырь Сан Паоло был переоборудован в штаб-квартиру, которую Виттория щедро снабдила всем необходимым, а оттуда в Баньореджо, встречать Реджинальда Поула и его «витербийскую церковь», как ее с презрением называли Карафа и его друзья из трибунала инквизиции. Она была близка идеям Лютера и ставила себе целью изменить Римскую церковь. Эту затею считал неосуществимой даже немецкий монах, который предпочел отделить Германию от Римской церкви, обреченной и дальше на века погрязнуть в коррупции. Алессандро тоже был в этом убежден, но ни одно из его начинаний внутри курии не имело достаточной силы, чтобы противостоять другим. Счет оставался открытым.

Встреча в Орвьето была предварительной подготовкой к Тридентскому собору, на который отправлялись потом Поул и его окружение.

Мужчины шли на риск, нарушая равновесие власти, которая до последнего времени была способна их защитить: несмотря на еретический душок, Поул считался одним из наиболее вероятных наследников Павла III, и его, помимо большого количества итальянских принцев и кардиналов, поддерживала еще и имперская группировка.

Но они, женщины? Что с ними будет, если схватка завершится неизбежной вендеттой? Женщины не допущены к церковным бенефициям, они не могут стать ни епископами, ни кардиналами. Почему же они рискуют жизнью ради Реформы?

Я своими глазами видела, как Виттория писала прошения, чтобы епископство Ноцерское оставили за кем-то из ее протеже. Я слышала, как Джулия в приказном порядке устраивала одного из своих придворных в нотариальную канцелярию вице-короля Неаполя. Они использовали свою власть в интересах других, отдавая приказы, которых по закону им отдавать было не положено. Почему они растрачивали свои силы перед обществом, которое с ними не считалось и относилось к ним как к придворным украшениям мужчин? Видимо, мои страхи и сомнения одолевали и моих спутниц, ибо все четверо напряженно затихли.

В Орто конюхи и эскорт почти силой заставили нас выйти из кареты и поесть в остерии на краю дороги. Мы нашли накрытый белой скатертью стол со стоящими на нем свиным паштетом, дынями и марципановым тортом. Одна я, как всегда, отведала всего. Подруги присматривали за мной, как за девочкой, которую поручили их заботам, и я прилежно слушалась «взрослых».

В остерии было полно мужчин, и итальянцев, и иностранцев, по большей части фламандцев, но подойти к нам они не рисковали: очень уж непривычно было, что пятеро женщин, несомненно аристократок, путешествуют одни, без мужчин, если не считать эскорта, который держался поодаль.

Дальше мы двинулись под ливнем, по глубоким лужам. Немногочисленные пешие паломники безуспешно пытались увернуться от потоков воды и грязи, летящих из-под копыт нашей четверки лошадей. К закату мы оказались перед крутым подъемом Сферракавалло. От наших усталых коней требовалось последнее усилие, перед тем как достичь стен старинного монастыря Сан Паоло.

На следующий день мои подруги, свежие и радостные, словно отдыхали с неделю, были готовы проехать те несколько миль, что отделяли Орвьето от Баньореджо. Их безупречные наряды, несмотря на тяжелый покрой и черный цвет, оттеняли их сияющую красоту, которая всегда отличает тех, кто готовится к обольщению. Утомленной с дороги выглядела только я, а ведь на мне было ярко-зеленое платье, всегда меня выручавшее, когда надо было скрыть следы усталости на лице. Из уважения к высокому достоинству людей, с которыми мы должны встретиться, я надела еще жемчужное ожерелье в семь ниток. Виттория подошла и вежливо предложила дать мне взаймы на сегодня одно из своих любимых украшений. И только тогда я заметила, что ни одна из подруг не надела украшений, если не считать массивных золотых распятий на цепочках. У меня тоже было распятие, и на этот раз жемчуг отправился обратно в кожаный футляр.

— Ведь это не такая уж большая жертва, правда, Маргарита? — улыбнулась Джулия, погладив меня по голове. — Я знаю, что вы благочестивы и гораздо более искренни, чем остальные дамы из папского окружения.

Она подшучивала над моей ролью первой содержанки папского внука, но, похоже, верила собственным словам.

— Да и золото идет вам больше, чем жемчуг. Прогулка, которая может показаться вам скучной, требует маленькой жертвы, зато вы познакомитесь с людьми, достойными вашей образованности. И вы, надо полагать, оцените их лучше, чем мы, ибо одарены блестящим умом и эрудицией, которая отличает лишь немногих наших лучших друзей.

Это был мотив, по которому меня взяли с собой в тайную и опасную исповедальню. Меня считали чудом природы, и это чудо, несомненно, можно было вернуть к добродетели, в лоно Господне. Может быть, они лелеяли надежду на освобождение, и я была им послана как знамение, как проявление женской мудрости, которую упорно отрицали церковники.

Вот уж представить себе не могла, что дамы такого высокого положения сочтут меня высшим существом. Я по большей части занималась соблазнением мужчин и никогда не считала ни ум, ни знания сильными инструментами. Теперь же я начала думать, что, может, мужчин, таких податливых в моих руках, покоряет интеллект, о котором они не догадываются, пока не почувствуют в нем угрозу? Женщина высокого ранга, выказав острый ум, еще может напугать мужчину, но на острый ум путаны никто не обращает внимания, и дело кончается тем, что мужчины только легче подпадают под ее чары.