Приди, полюби незнакомца

Оглавление

ГЛАВА ВТОРАЯ

Она приходила в сознание, медленно возвращаясь в жизнь из небытия. Прежнего существования не было, был только нынешний, неопределенный момент. Ни разум, ни память не играли ни малейшей роли в этом пространстве, где время исчезло. Она была эмбрионом, плавающим во тьме, живущим и дышащим, однако же отделенным от постороннего мира, который существовал независимо от нее, какой-то тонкой пленкой. По ту сторону мерцал легкий свет, соблазняя ее сделать шаг навстречу. Повинуясь естественному инстинкту, ее сознание медленно начинало работать, но, едва оно достигало порога, за которым пробивались первые неясные лучи действительности, в висках принималась пульсировать острая боль. Чтобы избавиться от нее, она резко отступила назад, за эту ускользающую пограничную полосу, стараясь удержаться в пределах безмятежного, безболезненного забвения.

Словно из далекого далека донеслись до нее приглушенные и невнятные слова: «Вы слышите меня?» И еще раз, уже громче: «Мадам, вы слышите меня?»

По мере того как ее против воли вытаскивали наверх, туда, где больно и неуютно, ей становилось все хуже, и она, сопротивляясь, слабо застонала. Она была словно в камере пыток, все тело ныло от боли, будто его пропустили через мясорубку. Все члены одеревенели, и приходилось делать немыслимые усилия, чтобы просто пошевелиться. Она открыла было глаза, но тут же, вскрикнув, заслонила их рукой, отворачиваясь от окна, за которым заходило солнце.

— Задерните-ка кто-нибудь занавески, — распорядился мужчина, сидевший у кровати. — Свет режет ей глаза.

В комнате установился покойный полумрак, глазам больше не было больно. Откинувшись на подушки, она потрогала дрожащей рукой лицо и вздрогнула, нащупав небольшую шишку на лбу. Откуда бы она могла появиться? Вспомнить никак не удавалось. Она прищурилась, и смутная тень, маячившая поблизости, постепенно приобрела очертания пожилого мужчины с седой бородой. Пышные усы тоже были сильно припорошены сединой, а лицо — покрыто морщинами, предательски выдававшими возраст. Однако же прожитые годы не потушили живых искорок в серых глазах мужчины. Сквозь Очки в железной оправе взгляд был нацелен на девушку.

— А я уж было начал думать, что вам не по душе наша компания, юная леди. Если вы ничего не имеете против, меня зовут доктор Пейдж, доктор Пейдж. Меня пригласили сюда, чтобы помочь вам.

Она открыла рот, но из горла вырвались только неясные хриплые звуки. Она провела пересохшим языком по воспаленным губам, и доктор, догадавшись, что ей нужно, протянул руку за стаканом с водой, который услужливо подала негритянка.

Он приподнял девушку за плечи, прижал край стакана к ее губам. Немного утолив ее жажду, доктор бережно опустил девушку на подушку и положил ей на лоб мокрое полотенце. Боль пульсировала уже не так остро, так что девушка смогла открыть глаза и смотреть, не мигая.

— Ну, как вы себя чувствуете? — мягко спросил доктор.

Вместо ответа она нахмурилась и обвела взглядом комнату. Она лежала на большой кровати под балдахином, вся обложенная подушками. По всей внутренней поверхности балдахина были вышиты розы, излучавшие, казалось, шелковисто-алый свет. Стены были расписаны цветами — алыми, бледно-желтыми и ярко-зелеными с вкраплениями светло-коричневых. Шторы — из бледно-розового шелка с бахромой и зелеными кисточками по краям. По всему периметру большой комнаты были расставлены стулья с пестрой обивкой.

Это была чистая и красиво обставленная комната, однако же девушка чувствовала себя все более неуютно — она очутилась как бы в совершенно чужом мире. Все тут было ей незнакомо. Стулья. Посуда. Картины, Даже теплый фланелевый халат, не говоря уж о людях, которые смотрели на нее из разных углов комнаты. Две пожилые женщины стояли у плотно занавешенного окна, а рядом с доктором — внушительных размеров негритянка в белом фартуке и туго накрахмаленной наколке. Неподалеку расположился мужчина, не отрывавший взгляда от камина. Чтобы разглядеть его, ей нужно было бы переменить положение, но все ее мышцы буквально онемели; так что он был виден ей только со спины — темноволосый, в светлой шелковой рубахе и темных брюках в полоску. Почему это, смутно подумалось ей, в отличие от всех остальных, он отворачивается, словно не хочет иметь с ней ничего общего?

В комнату вошла молодая негритянка с подносом, на котором стояли чашка с бульоном и фарфоровый чайный прибор. Доктор Пейдж взял чашку и протянул девушке:

— Выпейте, если получится. Это подбодрит вас.

Взбили подушки, помогли ей устроиться на кровати полусидя, и, потягивая бульон, она вновь обвела взглядом комнату.

— Почему я здесь?

— Вы столкнулись с экипажем, — ответил доктор Пейдж, — и упали с лошади. Вас перенесли сюда.

— А лошадь?

— Очень жаль, мадам, но ее пришлось пристрелить.

— Пристрелить? — Она мучительно попыталась вспомнить, что произошло, но от этой попытки кровь бешено застучала в висках, мешая сосредоточиться. Она прижала к вискам дрожащие пальцы. — Не помню.

— Вы сильно ударились, дорогая. Расслабьтесь, не напрягайтесь. Потом все вспомните.

И вновь она принялась оглядывать комнату, пытаясь обнаружить хоть что-нибудь знакомое.

— Где я?

— Это Бель Шен. — Доктор Пейдж пристально посмотрел на нее и добавил: — Поместье Эштона Уингейта.

— Эштон Уингейт? — Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами, ощущая, как напряглись все присутствующие, словно ожидая ее реакции.

Человек в темных брюках помешал золу в камине и наконец повернулся к ней. Еще не успев как следует рассмотреть его, она почувствовала острое беспокойство. Обессиленная, откинулась на подушки и настороженно взглянула на него. Судорожно роясь в памяти, она никак не могла понять причину этого странного беспокойства. Твердый, красиво очерченный профиль должен был, казалось, взволновать ее женское сердце. А получилось наоборот — в груди у нее словно все застыло. Когда он остановился в изножье кровати, пристальный его взгляд словно бы отнял у девушки последние силы, и она, глядя в его глаза с поволокой, едва не выронила из рук чашку с бульоном.