Энигмастер Мария Тимофеева

Оглавление

«Ты не понимаешь. Мы другие. Мы существуем по другим законам. Да, мы его догнали. Не все. Не потому что это трудно. Некоторые решили, что это уже не важно. И остались в облаке».

– Насовсем?

«Нет, зачем… Я знаю, где находится каждый из нас. Там, где ему интересно. Мы попали в очень интересный мир. Не могу тебе объяснить. Не хватает смыслов. Это как… как переплетение струн, которые звучат… нет, не звучат… сияют… Нет, не могу».

– Хорошо. Вы догнали звездолет. И что дальше?

«Очень просто. Я еще помнил директивы. Мы все помнили. И мы сделали то же самое, что и я с тобой тогда, на главном посту. Заняли свои материальные оболочки и заставили их ввести директивы для маневра возвращения».

– Вы управляли звездолетом с помощью собственных… тел?!

«Это было непросто. У нас не было своих рук. Но руки были у оболочек. Все получилось. Нужно было только придумать, как остановить корабль, когда он вернется домой. Оболочки теряли функциональность. Мы смогли свести задачу к одной финишной команде. Не спрашивай, как это удалось. Я не помню. Нужна была одна оболочка. Одной было достаточно. Все, что от нее требовалось – опустить пальцы на панель».

Призрак помолчал, губы его казались замерзшими.

«Мы сумели это сделать», – наконец сказал он, и в этом читался оттенок гордости.

– Ты действительно не помнишь своего имени? – безо всякой надежды спросила Маша.

«Нет смысла. На корабле мы были единым целым. Целое, которое больше суммы его слагаемых. Но теперь остался я один. Одна. Одно. Как тебе больше нравится. Другие ушли. Туда, где интересно. Но мне нужно было дождаться того, кто поймет».

– Я поняла тебя.

Призрак снова улыбнулся.

«Ты знаешь, что на корабле есть еще кое-кто?»

Маша заставила себя отвлечься от зыбкого контакта с человеком, которого давно не было, и прислушаться. Ее чувства все еще было болезненно обострены.

Так и есть. По главному коридору идут двое. Не таясь, грохоча тяжелыми ботинками.

– Ма-а-аша! – узнала она голос Гены Пермякова. – Где ты?..

– Сканер включи, балда, – посоветовал голос Тёмы Леденцова.

«Смешно. Тебя ищут. И скоро найдут. Хочешь спросить еще о чем-нибудь?»

– Да. О многом. Но… как ты все время повторяешь, это не важно.

«Можно мне уйти?»

– Да, ты свободен. Свободна. Как тебе больше нравится.

«Больше всего мне нравится свобода».

От прежнего возбуждения не осталось и следа. Маша чувствовала себя разбитой и усталой. У нее ужасно болела голова. Вселенская бесконечность, что окружала звездолет со всех сторон, отзывалась в каждой клеточке тела муторной дрожью. Маше хотелось сесть, спрятать лицо в ладонях и всласть прореветься.

Холодная ладонь коснулась ее пылающего лба.

«Adieu, adieu, adieu! Remember me…»

– Ма-шеч-ка-а-а! – надрывался Пармезан где-то совсем рядом. – Мы идем к тебе!..

9.

– О-о-ох, – сказала Маша. – Не будете ли вы так добры, чтобы прекратить мои мучения каким-нибудь скорым и, желательно, безболезненным способом?

– Убить, что ли? – деловито уточнил Тёма Леденцов по прозвищу Леденец.

– Не надейся, Мария Тимофеева, – сухо сказал Гена Пермяков по прозвищу Пармезан. – Доброго отношения ты не заслуживаешь. Поэтому будешь мучиться столько, сколько я сочту необходимым.

– Гена, ты садист? – кротко осведомилась Маша.

– Нет, – ответствовал Пармезан. – Я делаю это сугубо в воспитательных целях.

Маша лежала в своей каюте на диванчике, натянув покрывало до самого носа, который торчал печально и одиноко, как спинной плавник косатки над океанской гладью. Ей было плохо. Да что там: ей было ужасно. Шантаут прекратил свое действие, наступила реакция. Иными словами, Машу не просто укачивало, а штормило. Она боялась пошевелиться или даже закрыть глаза, потому что под смеженными веками шторм незамедлительно превращался в ураган.

Сидевший у нее в ногах Леденец страдал вместе с нею, хотя и по большей части метафорически. Ему было жаль Машу, но он был не в силах чем-то помочь.

Да и Пармезану, который неспешно расхаживал по небольшому свободному пространству каюты, стоило немалых усилий изображать из себя тирана и деспота. Что касалось Маши, то она даже не пыталась следить за его эволюциями, потому что любой движущийся в ее поле зрения объект лишь приумножал мучения.

– Мария Тимофеева, – сказал наконец Пармезан, вдоволь нагулявшись. – Ты была в своем уме, когда затеяла эту авантюру?

– Не уверена, – слабым голосом призналась Маша.

– А в чьем? – спросил Пармезан, слегка потерявшись.

– Я пыталась поставить себя на место первого навигатора Кивилева. Думать как он. Чувствовать то же, что он чувствовал за секунду до смерти. И тут началось… то, о чем я тебе рассказывала.

– Помню, – холодно сказал Пармезан.

– Теперь я думаю, что все случилось неспроста. Привидение попыталось со мной заговорить. Но никак не могло придумать, как ему это сделать. И самое главное: как привлечь мое внимание, – увлекшись, Маша попыталась было принять сидячее положение, но благоразумно отказалась от этой мысли. – О-о-о-ох… Наверное, я была не первая, с кем оно проделывало свои фокусы. Но я оказалась единственная, кто был готов на все, что угодно, лишь бы раскрыть тайну. И, подозреваю, у него были какие-то свои предубеждения против больших человеческих компаний. Уж не знаю, как ему удалось внушить мне странную идею заявиться на звездолет ночью, одной…

– …да еще обожравшись нейрокомпенсатора, – ввернул Леденец.

– …но вряд ли сама я на такое отважилась.

– Напомнить тебе все безумные глупости, которые ты совершала по собственной воле? – сердито спросил Пармезан.