Танцующая на лепестках лотоса

Оглавление

Воисанна привыкла к тому, что китайцы во все глаза таращатся на нее обнаженную, когда она купалась, и потому даже не думала об этом, когда спускалась по ступеням, ведущим к воде. Тида шла рядом с ней. В последние дни эти две женщины стали проводить больше времени вместе. Они продолжали жить в королевском дворце, как и еще пять тысяч наложниц, всегда готовых явиться к Индраварману по его требованию. Большинство женщин никогда не видели короля чамов, но, поскольку сам он часто искал компании Тиды, Воисанна оказывалась в непосредственной близости от него.

Во рве купалось много королевских наложниц, и Воисанна кивнула нескольким из них, пока шла туда, где поглубже. Ей не нравилось находиться рядом с их чамским стражником. Он делал вид, что не понимает по-кхмерски, но она подозревала, что это не так. Она как-то наблюдала за его лицом, когда они с Тидой болтали между собой, и подозрения ее усилились. Однажды она сказала ей так, чтобы он слышал, что считает его красивым парнем. С тех пор он стал к ней намного лучше относиться, а она посоветовала Тиде держать язык за зубами.

Воисанна дошла до зарослей цветущего лотоса. Над широкими зелеными листьями, стелившимися по поверхности воды, поднимались прекрасные священные цветы с розовыми лепестками и желтыми тычинками. Воисанна вспомнила, как отец рассказывал ей, что разрастание листьев лотоса по воде символизирует собой раскрытие души. Он также объяснял ей, что, как цветок лотоса не может смочить вода, точно так же грех не в силах запятнать чистое невинное создание.

— Я была его лотосом, — тихо сказала она, продолжая рассматривать цветы.

Рядом с ней появилась Тида; над водой были видны только ее плечи, шея и голова.

— Чьим?

— Лотосом моего отца. Он говорил, что я его маленький лотос. И что я постоянно цвету.

— Так и есть.

Воисанна потянулась к Тиде и крепко сжала ее руку.

— Возможно, когда я была девочкой, — сказала она. — Но став женщиной… Я не чувствую себя цветущей. Сейчас, по крайней мере.

На противоположном берегу раздались крики. Там собралась группа кхмеров, возбужденно следивших за петушиным боем. Они хвастались друг перед другом и делали ставки на победителя. Хотя Воисанна никогда не любила подобные зрелища, она была рада, что ее соотечественники развлекаются даже в такой тяжелый для их народа момент.

— Ты боишься своего чама? — спросила Тида.

Воисанна задумалась. Асал никогда не пытался причинить ей вред, и она полагала, что это не изменится в будущем.

— Он жестокий, — солгала она, не зная, может ли настолько доверять Тиде.

— В чем это проявляется?

— Он берет… все, что хочет.

— И ты не сопротивляешься?

— Я однажды попробовала. Но от этого стало только хуже.

На противоположном берегу рва два чамских воина, сидя на большом боевом слоне, направляли его к группе кхмеров, чтобы разогнать ее. Петухи продолжали драться, пока их хозяева не подхватили их и не усадили в бамбуковые клетки. Чамы что-то крикнули кхмерам, после чего развернули слона и он тяжело потопал по широкой дамбе через ров в сторону Ангкор-Вата. Кхмерские священники и паломники, оказавшиеся на его пути, бросились врассыпную.

— Неужели для них не существует ничего святого? — сказала Воисанна. — Они убивают. Угоняют в рабство. Они оскверняют само наше существование.

Тида ничего не ответила. Чтобы не заплакать, она закусила губу.

Воисанна обернулась к своей подруге:

— Индраварман бьет тебя?

— Он… использует меня, но нет, он никогда меня не бил.

— И все же?..

— И все же он пугает меня. В гневе он ужасен.

— Откуда ты знаешь об этом? Что такого он сделал?

Тида покачала головой, затем плеснула себе в лицо водой.

— Когда кто-то подводит его, он потом ужасно страдает. И если я не угожу ему, я разделю их судьбу.

Воисанна задумалась о том, как бы она выносила все это, если бы принадлежала Индраварману.

— А ты не можешь как-то ускользнуть от него? Во дворце столько наложниц. Почему бы тебе не попробовать спрятаться среди них?

— Его люди находят меня.

— Попробуй спрятаться получше.

— Но тогда он разозлится. А это означало бы побои.

— По мне, так лучше уж побои… чем такие встречи с ним. К тому же он, возможно, не захочет тебя после того, как побьет.

Из правого глаза Тиды скользнула большая слеза.

— Нет. Я должна ублажать его. Я боюсь не угодить ему.

Воисанна попробовала поставить себя на место Тиды и представить, как это ужасно.

— Буддисты считают, что страдание — это часть жизни, — сказала она. — Я не согласна с этим и не хочу страдать. Но, может быть… если ты примешь свои страдания, смиришься с ними сейчас, ты сможешь избежать их в будущем.

— Что ты имеешь в виду?

— Если этот змей станет доверять тебе, он потеряет бдительность. А когда это случится, ты сможешь скрыться.

— Я?

— Мы… мы сможем сбежать вместе.

Тида покачала головой:

— Но куда мы могли бы податься? Что стали бы делать?

— Не знаю. Я не думала о побеге до этого момента. До этого момента я просто хотела умереть.

— Что же изменилось?

Воисанна вновь взглянула на цветы лотоса, представив себе отца, говорившего о раскрытии души и сравнивавшего их с нею, своей дочерью.

— Дело в том, что мой отец не хотел бы, чтобы я умерла. И еще в том, что я хочу расцвести снова… ради него. Ради всех, кого я любила.

— А ты не боишься?

— Мне уже нечего терять, так чего же мне бояться?

* * *

Расположенный далеко на северо-западе от Ангкор-Вата храм Пхимеанакас по-прежнему сиял, как солнце, хотя ему было уже более ста лет. Это сооружение было трехуровневым, и на каждой из его сторон вверх уходили крутые ступени. По бокам лестниц располагались статуи львов, а на углах каждого из уровней стояли массивные каменные слоны. Центральная башня на верхнем уровне, квадратная у основания и сходившаяся на конус на вершине, была покрыта золотом. Казалось, что эта сияющая в лучах солнца позолота, блеск которой было видно издалека, вселяла в древний Пхимеанакас жизнь.