«Треба знаты, як гуляты». Еврейская мистика

Оглавление

Тут же возник вопрос: а можно ли «бытовую» вещь использовать для святости? Тем более вещь, принадлежавшую нееврею? Реб Йосеф бросился к святым книгам, в первую очередь к «Шулхан Аруху», сборнику законов и правил, охватывающих жизнь еврея от момента утреннего пробуждения до вечернего отхода ко сну.

Когда еврейский народ после выхода из Египта скитался по пустыне, одно из семейств колена Леви — Кегат — отвечало за переноску принадлежностей Мишкана. И у всякой вещи были чехлы. Смысл чехла состоит в том, что предметы, обладающие святостью не должны быть открытыми, доступными прикосновению руки или взгляда. Святость — вещь потаенная, укромная. Отсюда и берет свое начало обычай делать покрытия для тфиллин, свитков Торы, арон-акодеша.

«Шулхан Арух» приводит мнения двух комментаторов — самого Йосефа Каро, составителя книги, и ребе Мойше Иссерлиса, добавившего примечания для ашкеназов. Оба авторитета в один голос запрещают использовать бытовые вещи для святых целей. Но Йосеф Лурия много лет изучал еврейскую премудрость и знал, что искомый ответ часто содержится в маленьком примечании, набранном мелкими буковками. Хорошенько посидев над книжкой, он отыскал, что его случай подробно разбирается Маген Авромом и тот дает разрешение шить парохет из «бытового» материала, объясняя свое мнение следующими соображениями.

Во-первых, этот занавес вовсе не используется для покрытия святых вещей. Настоящим покрытием является чехол, которым укрывают свиток Торы, и его, разумеется, нельзя шить из шинели. Но занавес перед дверью в шкаф, где лежит свиток, прикрывает вовсе не «святость», а далекие к ней подступы. Поэтому для этой цели можно использовать даже шинель.

Второй довод Маген Аврома: перекраивая одежду в занавес, портной совершенно преображает вещь, так, что в ней уже невозможно опознать ее предыдущую форму, а, следовательно, и предыдущее предназначение.

Йосеф Лурия отнес императорскую шинель портному, и тот сшил из нее прекрасный занавес. Но даже в таком виде Йосеф опасался длинного носа русских властей и поэтому отправил парохет в Иерусалим. До 1949 года этот занавес показывали в синагоге «Минхат Цион», пока во время войны за Независимость иорданский легион не разрушил еврейский квартал старого города и не сжег синагогу вместе со всем ее содержимым.

Об орденах, стройках и сражениях

Записано на уроке раввина Цви Шварца, Реховот.

В прошлом веке жил в городе Двинске великий еврейский мудрец, Йосеф Розин. Его называли Рогачевер гоэн — гений из Рогачева — потому, что он переселился в Двинск, где прожил большую часть своей жизни, из белорусского городка Рогачев. Умер Рогачевер в 1936 году, и я, по вполне понятным причинам, никогда с ним не встречался. Но случилось в моей жизни удивительное пересечение с духовным наследием этого великого мудреца.

Когда двадцать пять лет назад я учился в реховотском ульпане для новоприбывших репатриантов, на занятия иногда приходил реб Мойше, очень пожилой еврей, недавно приехавший из Даугавпилса. Иврит он учил когда-то в хейдере, но за годы советской власти успел растерять все знания.

На одном из уроков учительница объясняла слово «хатуль» — кот. Поскольку преподавание велось по принципу — «иврит на иврите» то, вместо того, чтобы объяснить смысл слова на английском или русском, она, изображая изучаемое животное, выгибала спину, мяукала и осторожно ходила по классу на цыпочках. Все быстро сообразили, о ком идет речь, и только реб Мойше оставался в полном недоумении. Во время перерыва он спросил меня, какое слово объясняла учительница. Как раз в это время один из представителей хвостатых пробегал мимо, и я ткнул пальцем в его сторону.

— Какой же это хатуль! — вскричал возмущенный реб Мойше. — Это же хосуль ! Хосуля я знаю, хосуль у нас в доме жил!

Через несколько дней я заманил реб Мойше на урок Торы. Он внимательно слушал, иногда кивая головой. После конца урока раввин Цви Шварц подошел к пожилому еврею и завел с ним разговор на идише.

— В детстве я тоже ходил в бейс-медраш, — сказал реб Мойше. — У нас в Двинске жил раввин, уж не помню, как его звали. Он был такой… волосатый и нас называл «сусим» — глупые лошадки.

— Волосатый? — раввин насторожился — В Двинске?

Он подскочил, словно юноша, и быстрым шагом направился в библиотеку. Спустя несколько минут, он вернулся с книгой и, показав одну из фотографий в ней, спросил:

— Он?

— Он! — воскликнул реб Мойше. — Так вы его знаете! А я-то думал, что кроме меня, его уже никто не помнит.

— Его знает и чтит весь еврейский мир! — ответил раввин. — А я и не представлял, что когда-нибудь удостоюсь встретиться с человеком, сидевшим на уроках у самого Рогачевера. Может быть, вы помните, что-нибудь из того, что он вам говорил?

Реб Мойше наморщил лоб.

— Э-э-э, — протянул он. — Много лет прошло. Все позабылось. Две войны, революция, стройки пятилеток…

Раввин сочувственно кивнул.

— Но одна история, — ободренный его сочувствием, продолжил реб Мойше, — запала мне в память.

В одном местечке умер еврей. Как все умирают, так и он умер. Ничего особенного, обычная житейская история. И оставил он своим трем сыновьям завещание, составленное весьма странным образом. Было у еврея семнадцать козочек, и разделить их между сыновьями он повелел так: половину отдать старшему сыну, две трети от второй половины среднему, две трети от оставшегося — младшему, а все остальное пустить на благотворительные цели. Причем козочек продавать запретил, то есть, делить нужно было не деньги, а самих ласковых, белошерстных животных.