Марион Фай

Оглавление

— Но, мне необходимо это знать. Теперь, когда ей угодно было уехать, я не пожелаю снова жить под одной крышей с нею. Если лорд Кинсбёри заговорит с вами об этом, вам бы следовало дать ему это понять. — Бедный мистер Гринвуд сознавал, что ему предстоят тернистые дорожки, на которых, может быть, очень трудно будет уберечь ноги от колючек. Затем ему предстояло решить: если дом распадется на два лагеря, сильно враждебные друг другу, к которому из двух ему выгоднее будешь примкнуть? Дома маркиза, со всеми их удобствами, были для него открыты; но с другой сторона, влияние лорда Персифлаж было огромно, тогда как маркиз не имел почти никакого.

XII. Замок Готбой

— Хорошо бы ты сделала, пригласив сюда стариков Траффордов на несколько недель. Гэмпстед не захочет охотиться с ружьем, но может охотиться с гончими.

Таков был ответ лорда Персифлаж жене, когда она ему сообщила о разрыве, который произошел в Траффорд-Парке и об отъезде лэди Франсес в Гендон. «Старики Траффорды» были Гэмпстед и лэди Франсес. Лорд Персифлаж также был консерватор, но его политические убеждения были совершенно иного сорта, чем убеждения его свояченицы. Он, прежде всего, был светский человек. Он был когда-то английским посланником в Петербурге, а теперь был членом кабинета. Он не прочь был от служебных благ, но ему и в голову не приходило ссориться с радикалом из-за того, что он радикал. Он очень мало заботился об образе мыслей своих гостей, если они умели быть приятными или полезными. Свояченицу свою он считал старой дурой, и не думал из-за нее ссориться с Гэмпстедом. Если девушка упорствует в желании сделать дурную партию, последствия — ее дело. От этого не будет особенного вреда никому, кроме ее. Что же до ущерба, причиняемого его «сословию», до него лорду Персифлаж не было никакого дела. Он не надеялся на вечное существование своего сословия. Все сословия, с течением времени, отживают. Он никого не ненавидел; но он любил приятных людей, любил все обращать в шутку; любил доводить труды своей не бездеятельной жизни до минимума.

Сделав распоряжение насчет стариков Траффордов, как он называл их по отношению в «голубкам», он более не касался этого вопроса. Леди Персифлаж написала записку «дорогой Фанни», выражая приглашение в трех словах, и получила ответ, гласивший, что она и ее брат будут в замке Готбой в конце ноября.

— Как поживаете, Гэмпстед? — сказал Персифлаж при первой встрече с гостем, перед обедом, в день его приезда. — Еще не со всем на свете покончили?

Вопрос этот будто бы имел в виду революционные стремления лорда Гэмпстеда.

— Не так радикально, как надеемся скоро это сделать.

— Я всегда нахожу большое утешение в том обстоятельстве, что наши негодяи так снисходительны. Должно признаться, что мы очень мало для них делаем, а между тем, они никогда не хватят нас кистенем по голове, не стреляют в нас, как делают это везде на континенте. — С этим он прошел далее, найдя, что сказанного совершенно достаточно для одного разговора.

— Итак, ты переселилась в Гендон, к брату? — сказала лэди Персифлаж племяннице.

— Да, — сказала лэди Франсес, краснея при скрытом намеке на ее неаристократического обожателя, заключавшемся в этом вопросе.

Но лэди Персифлаж и не думала разговаривать об обожателе или, вообще, говорить что-нибудь неприятное.

— Мне кажется, так будет очень удобно для вас обоих, — сдавала она: — но мы подумали, что ты, может быть, поскучаешь немного с непривычки, а потому пригласили вас сюда недельки на две. Дом полон народу, и ты наверное встретишь знакомых. — В замке Готбой не было сказано ни слова об ужасах, происшедших в семействе Траффорд. В числе гостей был молодой Вивиан, отчасти, как он выражался, для декорации, отчасти для удовольствия, отчасти по службе. «Он любит иметь под рукой секретаря, — говорил он Гэмпстеду, — чтоб люди думали, что есть какое-нибудь дело. Вообще из министерства иностранных дел никогда ничего не присылают в это время года. У него всегда гостят штуки две иностранных посланников или несколько секретарей миссий, это придает деловой вид. Ничто не могло бы так оскорбить или удивить его, как если б кто-нибудь из них заикнулся о делах. Никто никогда не заикается, а потому он считается самым надежным министром иностранных дел, какого мы имели со времен старика».

— Ну, Готбой.

— Ну, Гэмпстед. — Так приветствовали друг друга наследники.

— Постреляем завтра? — спросил молодой хозяин.

— Я никогда не стреляю. Я думал, что весь свет это знает.

— У нас лучшая охота на тетеревов в целой Англии, — сказал Готбой.

— Но до этого еще с месяц дело не дойдет.

— Тетерева или куры, фазаны, глухари или куропатки, кролики или зайцы, для меня все равно. Я не мог бы попасть в них, если б захотел, и не захотел бы, если б мог.

— Невозможность тут играет большую роль, — сказал Готбой. — Что касается до охоты с гончими, здесь у нас есть общество, которое охотятся этим способом раза два, три в неделю. Но это прежалкая забава. Они охотятся за зайцами, за лисицами, как случится, и вечно карабкаются из оврага или скатываются в пропасть.

— Я не хуже другого вскарабкаюсь и скачусь, — сказал Гэмпстед. Так был разрешен вопрос относительно дальнейших развлечений гостя.

Но слава дома Готвиль — это была фамилия графа — в настоящую минуту сказывалась всего ярче в лице старшей дочери, лэди Амальдины. Лэди Амальдина, которая по цвету лица, по фигуре, по размерам, походила на Венеру, вылепленную из воска, была невестой старшего сына герцога Мерионета. Маркиз Льюддьютль был многообещающий молодой человек лет сорока, который в течение всей жизни не сделал ни одной глупости, а отец его был из той полдюжины счастливых аристократов, из которых каждый по очереди считается самым богатым человеком в целой Англии. Лэди Амальдина, весьма естественно, гордилась своим высоким жребием, а так как брак был уже возвещен во всех газетах, охотно говорила о нем. Лэди Франсес, собственно, не была кузиной, но заменяла ее, а потому считалась хорошей слушательницей для всех подробностей, какие предстояло сообщить. Может быть, лэди Амальдина находила особенное удовольствие в присутствии такой слушательницы, благодаря тому, что надежды самой леди Франсес парили так невысоко. История почтамтского клерка была известна всем в замке. Лэди Персифлаж смеялась над мыслью держать такие вещи в тайне. Имея столько поводов гордиться собственными детьми, она думала, что таких тайн существовать не должно. Если Фанни Траффорд намерена выйти за почтамтского клерка, лучше, чтоб свет узнал об этом заранее. Лэди Амальдина это знала и была в восторге иметь поверенную, взгляды и надежды которой так существенно отличались от ее собственных. — Конечно, дорогая, ты слышала, что со мной скоро случится, — сказала она, улыбаясь.