На руинах «Колдовства»

Оглавление

— Приведи маман, — сказал Джеф Симоне, — и принеси ткань для бинтов.

5

Месье и мадам Робишо тактично удалились в спальню после того, как их уверили, что незваные гости оставили усадьбу, а Оюма выздоровеет. Седовласый надсмотрщик, рану которого зашили и перевязали, получил дозу настойки опия и был отнесен в хижину. С ним оставили одного из молодых рабов, который должен бы поднять тревогу, если Оюме станет плохо.

Симона отнесла свечу наверх и нашла в своей спальне Ханну, ожидавшую ее, чтобы расчесать ей волосы. Жалюзи были открыты, и ночной ветер вздымал прозрачные занавеси. Свежая ночная рубашка лежала на кровати.

— Кто тот мужчина, который искал здесь беглую рабыню месье Бруно? — спросила Ханна.

— Его надсмотрщик.

— Вероятно, сбежала девушка, которая плакала. Та, которую господин Бруно не хотел продать? Почему они искали ее здесь?

— Я не знаю, Ханна. Он сказал, что собаки взяли ее след с пристани на ручье Святого Иоанна. Должно быть, он подумал, что она переплыла озеро в лодке. — Симона чувствовала себя очень усталой. — Расстегни мне платье, Ханна.

— Но ведь это не значит, что она прибежала в Беллемонт?

— Конечно нет. О, как хорошо, — вздохнула Симона, когда Ханна ловко расшнуровала и сняла корсет.

— Я бы ее узнала, если бы увидела. Но если она приплыла на лодке, кто-то привез ее, мамзель. Я не думаю, что она могла сама пересечь такое большое озеро и найти это место.

— Оюма проведет поиск.

— Э! Оюма еще поболеет! Тот надсмотрщик вернется?

— Нет, если думает о себе.

— В Бельфлере говорят, что он отвратителен.

Симона вздохнула:

— Все, хватит, Ханна, забудем об этом! — Она произнесла эти слова более резко, чем намеревалась.

— Да, мамзель, — сказала горничная с ноткой упрека в голосе.

Оставшись наконец одна, Симона поняла, что ее беспорядочные мысли не дадут ей заснуть. Все очень расстроились из-за беспричинного нападения на Оюму. Симона знала, что родители любят старого надсмотрщика, но мать была явно потрясена, она мертвенно побледнела. Возмущенный этим поступком отец сказал, что заявит протест месье Бруно из-за жестокой выходки Пикенза и нарушения границ Беллемонта. Реакция родителей взволновала Симону. Казалось, она подтверждала невероятную историю Чичеро Латура.

Симона металась на постели под москитной сеткой, и события вечера проносились в ее памяти. Но больше всего волновал один и тот же вопрос: Пикенз сказал, что был в старом особняке, но почему он не нашел девушку? Алекс и Орелия, возможно, были там до ее появления, но как ей удалось ускользнуть от охотников за беглыми рабами? Как поняла Симона, учитель собирался оставить ее одну. Разве он не сказал, что ему слишком рискованно возвращаться до тех пор, пока он сможет забрать ее?

И почему Алекс и Орелия выбрали старый особняк — из всех возможных мест! — для пикника? Мать не поверила, когда услышала.

— Почему именно там? — спросила она.

— Я хотел показать Орелии твой старый дом, — сказал Алекс, пожав плечами.

В глазах Мелодии сверкнул настоящий гнев. Она не разрешала им ходить туда, когда они были детьми. Она никогда не ходила туда сама.

Симона перекатилась на постели. Какое-то насекомое назойливо жужжало за сеткой.

«Он хотел жениться на вашей матери…» Бесстрастный голос Латура звучал раздражающе правдиво, но то, что он говорил, было просто невероятно. Еще в детстве она понимала, что за этой историей скрыто больше, чем случайный выстрел тети Анжелы. Симона чувствовала необычную реакцию матери при любом упоминании старой трагедии. Возможно, именно из-за странного отношения матери Симона никогда не подвергала сомнению то, что ей говорили.

Сквозь непрекращающуюся мелодию древесных лягушек за окном Симона услышала басовитое кваканье лягушек-быков и крик испуганной птицы. Она снова беспокойно повернулась, затем отбросила простыню, раздвинула сетку и соскользнула с высокой кровати.

Девушка схватила свой халат, завернулась в него и босиком спустилась по лестнице, освещаемой только яркой луной, заглянувшей в верхнее окно. В салоне горела свеча. Симона остановилась в дверях, увидев мать. Мелодия стояла к ней спиной, пристально глядя в одно из высоких окон на залитый лунным светом сад.

— Вы тоже не можете заснуть, маман?

— Да.

— Вы не хотите выпить стакан шерри?

Мелодия обернулась с улыбкой:

— Почему бы и нет?

Она села в свое любимое кресло с подушечкой для головы и ждала, пока Симона наполнила два изящных бокала и принесла один ей. Мелодия была в халате из темно-розового атласа. Она выглядела очень красивой в дрожащем свете единственной свечи. В ее еще блестящих волосах почти не было седины, только чуть-чуть на висках.

Она отпила глоток шерри и вздохнула. Симона видела, что мать немного расслабилась.

— Маман, можно спросить вас?

— О чем, дорогая?

— Я слышала странную историю. Примерно такую: сын тети Анжелы не был ее ребенком, его родителями были маркиз и служанка-окторонка. И… — Голос Симоны задрожал. Она хотела, чтобы мать рассмеялась и пожала плечами, сказала что-то беспечное, вроде «Ты знаешь, дорогая, как слуги любят сплетничать», но выражение лица Мелодии не изменилось. Только показалось, что она окаменела. — И… он был не случайно застрелен, а убит, потому что потребовал наследство… и… — Симона не смогла выговорить «и вас».

Мелодия закрыла глаза. Румянец совсем исчез с ее лица. В наступившей тишине тиканье высоких часов в салоне казалось громким, как стук сердца Симоны.