Зоосити

Оглавление

Я вылезаю и иду к девице; гравий скрипит под ногами. При виде Ленивца девушка теряет дар речи. Она протягивает ему лист алоэ и тонким голоском говорит:

— Привет, Жевун! Какой ты хорошенький!

Ленивец наклоняется вперед и нюхает листик. Нерешительно откусывает кусочек и морщится: горько! По мордочке течет зеленая струйка сока.

— Алоэ очень полезно для кожи, — говорит девица. — А еще мы выращиваем на огороде местные травы и экологически чистые овощи.

— Значит, киоска с чизбургерами у вас нет?

Девица с трудом сдерживает улыбку. Потерянные вещи реют вокруг ее головы, как одуванчиковый пух.

— Ты наша или просто зевака? — спрашивает она.

— Зевака, — без колебаний отвечаю я. — А ты?

— Я здесь работаю. На зарплате, так сказать. А раньше тут лечилась. И не один раз… Совершала преступления против собственного тела. Обжиралась, потом худела с помощью героина и снова обжиралась… — Если бы я не знала, что ее открытость типична для наркоманов, я бы Удивилась. Программа «Двенадцать шагов» вскрывает голову, как орех. А потом уже трудно остановиться..

— Тебе бы тут худию выращивать, — советую я. — Такой кактус, который снижает аппетит. По-моему, уж лучше есть кактус, чем колоться!

— Конечно, лучше, — соглашается словоохотливая девица, — хотя и не совсем. Все-таки неизвестно, что там за вещества… Не могу назвать кактус совершенно естественным средством. Если кусает змея — это естественно. А тут неизвестно. Может, сейчас похудеешь, а в тридцать лет умрешь от воспаления десен. Знаете, почему бушмены едят худию? Она подавляет чувство голода… Так что даже не знаю.

— Да, действительно. — Я решаю поговорить о чем-то не таком отвлеченном. — Ну и как здесь обстановочка?

— Нормальная. Много избалованных деток из богатых семей, ну и придурков тоже хватает. Когда ты по другую сторону, ко всему относишься по-новому… Зато кормят хорошо, только органическими продуктами… У тебя сигаретки не найдется?

— Извини, я сама у других стреляю. А интересные люди среди клиентов попадаются?

— В смысле — психов? Есть одна английская шпионка, она вообще-то пакистанка… Мелани… фамилию не помню. Так вот, она очень славная. Совсем не похожа на шпионку — ну, какими их себе представляешь. Говорит, ее специально учили казаться такой стервозной… Не знаю, не знаю… Еще у нас лечится сынок какой-то важной шишки, министра транспорта или еще чего-то там. Знаешь, некоторые не спешат выздоравливать.

— А ты?

— И я тоже. Все заложено у нас в программе. Смешно, да? Раньше я серьезно подсела на астрологию. Раз, а то и два раза в месяц ходила к гадалке. Крутая тетка! Правда, мне еще тогда казалось, что половину своих предсказаний она выдумывает на месте. Но мне очень хотелось верить, что существуют волшебные небесные тела, которые управляют моей жизнью и говорят, что мне делать, а оказывается, дело не в звездах, а в участках моей ДНК, будь она неладна! Выходит, я — какой-то кусок мяса, который неправильно запрограммировали.

— Ты поэтому до сих пор здесь ошиваешься?

— Заметила наши ворота? Они похожи на турникет. Все, кто уходят, обязательно возвращаются. Одни через несколько лет, а другие через несколько часов. Но возвращаются все. Тут много парят мозги, трут про когнитивный диссонанс и все такое, советуют сломать паттерн и прислушаться к голосу разума. Но я здесь поняла только одно: никакой свободной воли не существует.

— Тяжело тебе приходится?

Она пожимает плечами:

— Иногда тяжелее, иногда легче.

— Здесь лечился один мой знакомый, С’бу. Его трясет, когда при нем упоминают «Гавань».

— С’бу Радебе? Очень милый мальчик! Но очень застенчивый. Ему тяжело пришлось. Он не такой, как все. Совсем еще ребенок… Я хотела сказать — его вообще зря сюда поместили. Это признает даже Вероника. А ведь ему пришлось участвовать в групповых сеансах и слушать исповеди наркоманов со стажем, рассказы о том, что они творили под кайфом, как продавали себя за дозу, как бросали детей…

«И убивали братьев», — мысленно добавляю я. Вслух же переспрашиваю:

— Значит, его вообще зря сюда упекли?

— Да, знаете… Черты характера — как сорняки. Их можно выполоть, отравить, а они все равно прорастают. С’бу слишком нежный, слишком чуткий для нашего мира. Ему нужно окрепнуть, и тогда он привыкнет… Зато его сестренка — совсем двинутая.

— Как и мы все, наверное…

— И дружков она себе таких же выбирала.

— Например, Джабу?

— Извините… Здравствуйте! Чем я могу вам помочь? — Я узнаю профессионально участливый голос человека, с которым беседовала по телефону.

— С удовольствием еще поболтала бы с тобой, — говорю я девице, когда ко мне подходит крепыш в клетчатой рубашке с профессионально широкой улыбкой на лице.

— Вряд ли получится. Наши едут на экскурсию, а я — домой. — Девица посылает Ленивцу воздушный поцелуй: — Пока, красавчик!

Крепыш-администратор ведет меня в прохладный бывший фермерский дом. Тот, кто его обставлял, обладает несомненным художественным вкусом, а может, сидит на галлюциногенах. Деревянный пол закрыт ярким оранжево-красно-синим ковром. Со стены над стойкой, такой же, как в дорогом отеле, улыбаются мультяшные цветочки.

Перед стойкой стоят два кремово-золотистых чемодана с логотипом «Луи Витон». Рядом на диване развалился мальчишка; он преувеличенно громко вздыхает и нетерпеливо качает ногой.

— Сейчас я тобой займусь, — говорит мой гид, оборачиваясь к мальчишке. Он ведет меня по коридору к кабинету с табличкой «Доктор Вероника Ауэрбах — исполнительный директор». Под ней другая: «Пожалуйста, стучите».