Возврат

• Предыдущая
• 14/18
• Следующая

Поезд мчался в полях. Хохот неразрешенного, вопль потраченного бесследно сливался в один тоскливый взывающий плач.

Точно на горизонте злилась гиена.

Платформа осталась пуста. Поезд умчался.

Постоял, постоял орел на платформе и ушел в зал 1-го и 2-го класса.

Часть третья

I

Парусина терраски надувалась от ветру. Обитатели санатории косились на терраску. Хандриков в щелку подсматривал их косые взоры.

Синее озеро прохладно изморщинилось от ветра. Над озером ветер со свистом нес с деревьев цветущую пыль.

И неслось, и неслось – высоко возносилось это облако. Впереди были пространства. И сзади тоже.

К Хандрикову шел Орлов, кружа по маленьким дорожкам среди круглых клумб.

Борода его развевалась. Летний сюртук рвался прочь от него. Широкополую шляпу держал он в руке.

Обмахнувшись, бросил платок на сутулое плечо.

Проходящая нервно-больная обитательница санатории указала глазами на терраску Хандрикова и сказала, обращаясь к Орлову: «И он безнадежен, Иван Иванович?»

«Прогрессивный», – ответил тот, расправив бороду. И вновь закружил вдоль круглых клумб, направляясь к терраске Хандрикова.

И неслось, и неслось – высоко возносилось оно – облако цветени, крутясь над голубым озером среди неизвестных пространств.

Хандриков отскочил от щелки, образовавшейся в надутой парусине.

И парусину раздвинули. Перед ним стоял доктор Орлов во всем своем величии.

А уж близился вечер. В незнакомом пространстве серо-пепельное облако дымилось и сверкало своими нижними краями на горизонте.

Над ним небо казалось зеленым, а под ним развернули желто-розовую ленту атласа.

И вот она линяла.

II

«Как вы хитры, доктор! – смеялся Хандриков. – Сознавая, что они не поймут ни меня, ни вас, вы разрубаете гордиев узел – называете меня прогрессивным паралитиком».

Где-то сбоку играли в лаун-теннис, и по воздуху носились мячи, заносясь. Орлов не спеша положил на стол широкополую шляпу. В угол палку поставил. Потирая руки, заметил:

«Да, иначе никто ничего бы не понял».

Желая переменить разговор, заметил: «Ну, как вы тут?»

Желто-розовое облако, растянувшись, краснело – крыло фламинго. Одинокое сердце Хандрикова почуяло близость – приближение.

«Превосходно, – сказал он. – Я – счастлив». Сели рядом. Молча закурили.

Везде легли златозарные отблески. Горизонт пылал золотым заревом. Там было море золота.

Отрясали пепел с папирос. Прошлое, давно забытое, вечное, как мир, окутало даль сырыми пеленами. На озере раздавалось сладкое рыданье.

Это восторг перерос вселенную.

Забывали время и пространство. Старый психиатр наклонил над Хандриковым невыразимое лицо свое. Бархатным басом кричал очарованному: «С каждым я говорю ему понятным языком.

«Так хорошо. Так лучше всего.

«Не все ли равно. Сидим ли мы тут в мантиях или в сюртуках. На берегу моря или озера?»

Орлов замолчал, но заговорили две серые бездны, сидевшие в глубоких глазницах.

Из главного фасада раздавались звуки корнет-а-пистона: «Выхожу один я на дорогу». Хандриков сказал: «Когда-то у меня была жена. Где это было? Как ее звали?»

Какое-то лицо, полузнакомое, всплыло из хаоса. Закивало и вновь утонуло.

Внезапно Орлов воскликнул, чиркнув спичкой: «Что значат мнения о вас обитателей моей санатории перед вселенной!»

Сдержанные восторги рвались из воспламененной груди его. Поднимали глаза к небесам. Небеса, истыканные звучащим золотом, спускались к их лицам.

Но стоило сделать движение, как все улетало вверх. И никто не знал, как оно высоко.

Тонкая, изогнутая полоска серебра уже стояла над озером. Растянутые облачка засверкали, как знакомые, серебряные нити, на фоне сине-черного бархата.

Весельные всплески струили серебро. В лодке пели о луне. Сладкий ветерок шептал: «Что значит доцент Ценх с его злобой и взглядами?»

Орлов говорил: «Что значит ваше сумасшествие и мое здоровье перед мировым фантазмом? Вселенная всех нас окружила своими объятиями.

«Она ласкает. Она целует. Замремте. Хорошо молчать».

И они замирали.

Вдали несся багровый метеор, оставляя на озере летучую полосу огня… И струи плескали: «Не надо… Не надо…»

И метеор рассыпался потоком искр.

III

Рявкнул гонг. Доктор Орлов, застегнувшись на все пуговицы, в знак прощанья протянул Хандрикову благословляющую десницу. Пробасил ему что-то. Взял палку и шапку и направился гулять вдоль озера – чертить на песке крючковатые знаки.

Кружиться, кружиться – возвращаться на круги свои.

Хандриков думал! «Ценх – ты не страшен мне. Меня защитят от твоих наскоков. Орлов со мной».

К сердцу из глубины подступало бархатно-мягкое, пьяное, грустное, тихое, ясное счастье.

Мягкий бархат глубины, крутясь, целовал и ласкал его.

Сама глубина воззвала к нему: «Твоя я, твоя. Твоя навсегда».

Любовно смотрел, как старик Орлов кружил вдоль берега. Огромный белый горб повис между небом и землею.

Лунный серп, разорвав его в одном месте, посылал на старого психиатра свои лучи.

Хандриков возопил: «Глубина моя, милая… Твою тихую ласку узнаю».

И глубина в ответ: «Твоя я, твоя. Твоя навсегда».

Из открытого окна главного фасада санатории раздавался тоскующий голос:

«Тебя я лаской огневою
И обожгу и утомлю».

Тихо кралась глубина. Стояла надо всем. Все любовалось и томилось глубоким.

Голос пел: «Побудь со мной, побудь со мной!»

IV

Однажды Хандрикова посетили его товарищи: два пасмурных лаборанта. Трепали его по плечу и неловко твердили: «Мужайся, брат: еще ты напишешь докторскую диссертацию…»

• Предыдущая
• 14/18
• Следующая