Семья Лоранских (Не в деньгах счастье)

Оглавление

Валентина заглянула в зеркало и по ее красивому лицу проскользнула самодовольная усмешка. Потом брови сдвинулись и она сказала озабоченно:

— У меня четвертый акт не выходил на репетиции! Неприятно.

— Брось, все как нельзя лучше выйдет! Ты не трусь только!

В этот миг Граня появился на пороге уборной с великолепной палевой розой в руках.

— Это тебе от Володи! — произнес он торопливо.

— Ах, он милый! — произнесла Валентина и понюхав цветок, приколола его к груди.

Послышались первые звуки оркестра.

— Уходите, уходите! — накинулась Лелечка на братьев, шутливо выталкивая их из уборной. — Валин выход из первых. Спешите на места, чтобы не пропустить ни одного словечка!

Молодые люди покорились со смехом, звучавшим, однако не совсем естественно: братья волновались за сестру, потому что маленькая семья Лоранских билась одним пульсом и жила одними общими интересами.

На пороге они столкнулись с высоким худым старичком, трагиком труппы.

— А-а! — радостно протянула ему навстречу руку Валентина. — Как я рада, что вы пришли!

— Я не мог не прийти, детка! — произнес старый актер. — Я, как истинный жрец искусства, считаю своим долгом благословить каждую или каждого, вновь вступающего в его священный храм. Я благословляю лишь талантливых, Валентина Денисовна, потому что сцена и так ломится под напором бездарностей, годных быть ремесленниками, но не артистами. Благослови вас Бог, детка! — произнес он торжественно. — Несите высоко знамя искусства, Валентина Денисовна, работайте, трудитесь, потом и кровью создавайте роли… Добивайтесь совершенства и Боже вас упаси играть ради безделья, скуки, ради выставки красоты и нарядов. Я первый тогда отвернусь от вас, как теперь первый протягиваю к вам благословляющую руку.

— Михайло Михайлыч! — произнесла Валентина дрогнувшим голосом. — Сестра — свидетельница, — и она обняла Лелечку, — что я исполню ваше желание. Я вам даю эту клятву.

— Ну, тогда с Богом! — и старик Сергеев (фамилия трагика) с отеческой нежностью перекрестил и поцеловал Валентину.

И Лелечка увидела нечто, чего не видела никогда: прекрасные всегда спокойные глаза ее сестры были полны слез. Гордая, спокойная Валентина плакала впервые.

В этот вечер шла увлекательная захватывающая своим сюжетом драма одного из модных писателей.

Пленительный, странный и загадочный характер героини вполне отвечал данным Валентины, и потому, когда последняя, с убитым горем лицом, вышла на сцену, узнав только что о разорении горячо любимого отца по ходу пьесы, театр встретил молодую девушку громким взрывом рукоплесканий.

И Валентина как-то разом наэлектризовалась при первом же звуке этого приветствия. Легкая краска естественного румянца заиграла на лице девушки, оживляя его…

Лелечка, сидевшая в третьем ряду кресел, вся похолодела от ожидания.

— Господи, Господи! вывези! Валюша, голубушка! — лепетала она беззвучно одними губами и поминутно взглядывала на своего соседа, Граню.

Окружающая публика с удивлением оглядывала рыженькую девушку с короткими кудрями и возбужденным личиком.

— Родственница дебютантки! — снисходительно произнес какой-то студент позади кресла Лелечки.

— Сиди смирно, Лелька! — сердито буркнул Граня. — Что за охота срамиться: смотрят ведь.

Но Лелечка притихла и без него, потому что Валентина заговорила.

И точно не Валентина заговорила, а кто-то другой, обладающий нежным бархатистым контральто, с чуть вибрирующими верхними нотами. По крайней мере, ни Лелечка, ни братья ее не подозревали, что может сделать акустика театра с красивым, звучным голосом их сестры.

И играла Валентина горячо, искренне, с тем неуловимым отпечатком индивидуальности, который так дорог в каждом талантливом человеке.

Измученная до последней степени своими заботами и печали, героиня пьесы достигла той точки душевного отчаяния, когда остается одно — удалиться от мира и уйти в монастырь. И это все движение души особенно ярко вылилось в исполнении Валентины.

Так именно передавала роль Валентина и это выходило прекрасно.

Публика неистовствовала, как может только неистовствовать публика с неиспорченным вкусом и здоровыми требованиями: стучали каблуками, хлопали до мозолей на руках, кричали до хрипоты. И Валентина выходила на авансцену в каком-то сладком дурмане, потрясенная и взволнованная и еще более красивая в этом несвойственном для нее волнении.

В уборной ее уже ждали свои: Леля, Павел, Граня и Кодынцев.

Лелечка, лишь только вошла Валентина, бросилась ей на грудь со слезами, лепеча совсем по-детски, растерянно и пылко:

— Милая! милая! Господи! как хорошо! Я плакала! Валечка! прелесть! восторг мой!

— Да ты и теперь плачешь, — насмешливо прищурился на нее Павлук и потом взял руку Валентины и галантно приложился к ней, произнеся с комической важностью: — Моя великая сестра! прими лобзанье твоего не великого брата!

Кодынцев молчал. Но его сияющие глаза с таким красноречивым восторгом были устремлены на лицо невесты, что Валентине не надо было никаких излияний с его стороны: она и без них видела, как горд и счастлив ею ее Володя. И не только он, а и все ее гордились ею, Валентиной; даже сдержанный Граня и тот не удержался от похвалы:

— Молодец! Жаль, что мамы нет в театре… А знаешь, — добавил он, слегка нахмурясь, — Вакулин здесь.

— Старик?

— Нет, молодой! В первом ряду сидит. Важно!

— Как он явился? Ведь, ты ему не послал билета, — взволновалась Валентина.