Семья Лоранских (Не в деньгах счастье)

Оглавление

Граня окунулся с головою в свою любимую стихию. Тотчас же по окончании классов он несся домой, как на парусах, закусывал на скорую руку, брал у матери нужную ему сумму и сломя голову мчался на извозчике в Гостиный двор. Граня был как в горячке. Он покупал и нужное, и ненужное, и полезное, и бесполезное, — словом, все, что только бросалось в глаза и приковывало внимание юноши.

— Гранечка, не много ли будет? — осторожно останавливала своего любимца Марья Дмитриевна. — Ведь четвертую сотенку меняешь, а что купил? Глядеть не на что. Белье-то какое непрактичное, на год его не хватит. И воротнички опять! Раньше "монополь" носил и был доволен, а теперь голландские! Одной прачке чего переплатить придется.

— Прачке из моих денег платите! — фыркал недовольно Граня. — Что же вы беспокоитесь? И как это вы странно, мама, "мо-но-поль!" Теперь "монополь" никто из порядочных людей не носит — приказчики одни. А белье я самое модное купил, крапинками. И у графа Стоютина такое же, и у Миши Завьялова, и у Берлинга, наконец!

— Гранюшка, да ведь то богачи, аристократы… графы да князья, а Берлинг — сын банкира, есть где разойтись… а ведь ты…

— Ах, мама, — досадливо перебивал юноша, — что у вас за нелепость делить людей на классы… Ведь не в древности же мы живем, отстало это… Аристократы, демократы, все это относительное понятие. Кто горд и независим, тот и аристократ… А деньги у меня есть пока, слава Богу, и скупердяйничать ими не намерен.

— Гранюшка! Ты бы полегче, все же! Ведь тают у тебя деньги-то, как сахар… Голубчик, ради тебя же хлопочу! — и даже слезинки навернулись на глаза доброй Марьи Дмитриевны.

Граня притих. Легкое облачко раздумья набежало на его красивое лицо, потом все черты разом осветились милым выражением детского благодушия.

— Мамочка, — произнес он ласково, — мамочка, поймите вы меня, ради Бога, наголодался я! Ведь, до шестнадцати лет, шутка ли, в заплатанных брюках ходил и Бог знает в каких сапогах, от штопок на чулках пальцы натер до мозолей. А кругом богатые люди, щеголи, под нос тычут своими достатками. Поймите, всякое ничтожество, урод всякий — и тот в модной тужурке и в запонках от Фаберже ходит. А я в куцых рубашонках, как приготовишка какой-нибудь. Ведь смеялись они… А теперь вдруг счастье такое упало, можно сказать, на голову. Ведь, пока молоды, только и жить, только и выпить полную чашу счастья. Последней радости лишить хотите! Грех вам, мама.

— Гранюшка, милый, родной! Да разве я… да что ты? — и старушка, чуть не плача, обняла огненно-рыжую голову своего "красавчика" и в неизъяснимом порыве прижала ее к своей груди. — Делай, что хочешь, родной мой! Может быть, ты и прав! Рано тебе заботиться о черном дне. Господь с тобою!

Граня торжествовал. Мать соглашалась с ним, и последнее препятствие отстранялось, таким образом, с его дороги. И Граня наскоро целовал свою старушку и, взяв хорошего извозчика, летел "в город", как называли центр Петербурга скромные гаванцы.

А Марья Дмитриевна, глядя вслед любимцу, думала:

"И правда, ребенок он… и много лишений бедняжка видел. Пусть хоть теперь вдоволь насладится, развернется немножко. Пройдет у него эта лихорадка; одумается и сократит расходы".

Но Граня не одумывался. За новыми голландскими воротничками следовал изящный штатский костюм, сшитый у хорошего портного, рекомендованного богачом Берлингом; затем шли золотые запонки с маленькими сапфировыми звездочками от Фаберже, точь-в-точь такие, как у графа Стоютина, за ними — дорогой туалетный прибор, как у Миши Завьялова, и, наконец, что более всего поразило домашних, покупка великолепного мраморного умывальника, какой Граня видел у того же Берлинга, с которым очень сдружился в последнее время. Умывальник был чудо искусства, и Граня отдал за него громадную для его крошечного капитала сумму. Когда эту мраморную громаду с изящными резными колонками и великолепным венецианским зеркалом артельщики внесли в скромную квартирку в Галерной гавани, Марья Дмитриевна искренне испугалась.

— Не к нам, не к нам это, батюшки, — замахала она им руками.

— Никак нет, должно к вам, госпожа, потому, значит, адресок у нас имеется, — произнес с усмешкой рыжеватый артельщик, чуть заметно усмехаясь себе в бороду, — молоденький баринок емназист покупал.

И он с победоносным видом подал бумажку с адресом, четко написанным рукою Грани.

Вся семья сидела за обедом, за исключением самого Грани, рыскавшего, по обыкновению, в этот час по магазинам.

Павлук громко и искренне расхохотался и нелепой покупке брата, и полной растерянности матери.

— Пашенька, как же быть-то? — спрашивала та, испуганно мигая своими добрыми глазами.

— Взять, конечно, раз вещь куплена, — отвечал Павлуша, все еще не переставая смеяться.

— Да куда же мы его поставим? — волновалась старушка.

— Да устроим как-нибудь! — успокаивала мать Валентина. — Раз глупость совершена, надо, по крайней мере, принять ее с гражданским мужеством.

— В нашу комнату поставить придется, мамаша, — решила Лелечка, почти с благоговением прикасаясь к белому мрамору резных колонок и смотрясь в прелестное венецианское зеркало, в котором, казалось, каждое лицо должно было выигрывать вдвое.

После долгих разговоров, было решено поставить умывальник в гостиной.

И странно было видеть среди скромной старенькой мебели Лоранских эту изящно красивую вещь.

Все обитатели серого домика с недоумением поглядывали на роскошную покупку Грани, которая их всех, как будто даже стесняла и своим неуместным присутствием, и своим эксцентрично-эффектным видом. Но, когда домой явился сам виновник переполоха, все разом изменилось, как по волшебству. Граня был положительно в восторге от своего приобретения и все, при виде его дышащего счастьем лица, решили вдруг, что вещь, действительно, и полезна, и прекрасна во всех отношениях. Когда улыбался Граня, все улыбалось в сером домике. Даже несколько строже других относящаяся к брату Валентина, и та снисходительно усмехнулась, когда он с нежной заботливостью разглядывал свою эффектную покупку.