Горькая судьбина

Оглавление

Чиновник (строго официальным тоном). Ты ли жена Ананья Яковлева?

Лизавета. Я… грешница, грешница… (Склоняет голову.)

Чиновник (еще строже). С кем ты прижила незаконного ребенка?

Лизавета (с тоской, разрывая рубашку). Нету его, батюшка, моего красавчика, нету! Убили, отняли его у меня!.. (Склоняет еще более голову и, вырываясь из рук сотского, падает.)

Чиновник. Держи ее, дуралей!

Сотский (поднимая ее). Что все падаешь? Постой хоть немного перед начальством-то!

Чиновник. Притворщица какая, а?

Исправник. Какое уж тут притворщица… человек совсем, как видно, ошеломленный.

Сотский. В те поры, ваше благородие, как младенца-то убили, как ухватила его: руки окоченели… Я прибежал и едва, почесть, выцарапал его у ней, а теперь только то и вопит, что грешница да грешница… В рассудке что ли маненько тронулась?

Чиновник. Я приведу ее в рассудок. Она у меня сейчас опомнится. Я не из чувствительных и все знаю, как дело шло и происходило, сколько тут ни замазывали. Не пускать ее и посадить вот тут на кресло и позвать этого мужика из сеней… Я ей вотру в рожу краску, коли она совсем ее потеряла.

Сотский (отводя в сторону Лизавету и заглядывая в дверь). Кликните, ребята, Никона. (Сажает Лизавету на кресло.) Ну, садись вот тут… не хочешь ли водицы испить?

Лизавета бессмысленно на него взглядывает и начинает опять всхлипывать.

Сотский. Ну-ну, не стану: нишкни только!

Чиновник (со злобою глядя на них). Ах, вы, шельма народ! Я всех вас переберу и земскую полицию тут же вместе… только пакости и мерзости заведены по всему уезду: убийство сделали да и убийцу убрали, чтобы совсем концы спрятать.

Явление IV

Те же и Никон.

Никон (показываясь в дверях и обращаясь к мужикам). О черти-дьяволы, право! Я завсегда могу быть перед господами чиновниками, – что вы?

В это время показывается Золотилов Никон вытягивается.

Золотилов. Позвольте, господа, мне побеседовать тут. Я, как местный предводитель, имею, кажется, на это некоторое право.

Чиновник. Сделайте одолжение… (К Никону.) Поди сюда…

Тот подходит неровными шагами.

Говори, что ты мне давича рассказывал.

Никон. Говорить надо-то, ваше высокородие, по-божески, значит: с Анашкой мы, теперича, ехали… мало разе у нас пановшины-то с ним было. Пьяный человек, известно, ваше благородие, колобродит.

Исправник (покачав головой). Сам-то бы лучше зенки-то хорошенько продрал; а то, ишь, рожа-то у канальи: чертей в лесу пугать.

Никон. Это верно так, ваше высокородие, потому самому, что я человек порченый: первый, может, мастер в амперии был, а чтобы, теперича, хозяина уважать… никогда того не моги: цыц! Стой! Слушай, значит, он моей команды… так ведь тоже, ваше высокородие, горько и обидно стало то: «На-ста, говорит, тысячу целковых и отшути ему эту шутку…» Человек, значит, и погибать чрез то должен, – помилуйте!

Чиновник. Имел ли господин ваш связь с женой Ананья?

Никон. Было, ваше высокородие, совершенно так, что происходило это: барин у нас, помилуйте, молодой, ловкий… А баба наша, что она и вся-то, значит – тьфу! – того же куричьего звания: взял ее сейчас теперь под папоротки, вся ее и сила в том… Барин мне, теперича, приказывает: «Никашка, говорит, на какую ты мне, братец, бабу поукажешь…» – «Помилуйте, говорю, сударь, на какую только мановением руки нашей сделаем, та и будет наша…» Верно так!

Чиновник (перебивая его). Действительно ли эта женщина имела незаконного ребенка?

Никон. Пригульной, ваше высокородие, мальчик был: не сказывают только, потому самому, что народ эхидный… Мы-ста да мы-ста; а что вы-ста? Мы сами тоже с усами… У меня, ваше высокородие, своя дочка есть… «Как, говорю, бестия, ты можешь?.. Цыц, стой на своем месте…» Потому самому, ваше высокородие, что я корень такой знаю… как сейчас, теперь, обвел кругом человека, так и не видать его… хошь восемь тысяч целковых он бери тут, не видать его.

Исправник (махнул рукою). Черт знает, что такое городит.

Чиновник (стряпчему). Запишите его показание…

Тот только взглядывает на него.

Золотилов. Я полагаю, господа, что нельзя этого записывать, потому что он мертвецки пьян, на ногах не стоит.

Никон (приосанясь). Никак нет-с, помилуйте! Я только то, что человек, значит, нездоровый: московской части, теперь, третьего квартала, в больнице тоже семь месяцев лежал, а там, как сейчас привели нашего брата, сейчас его в воду, в кипяток самый, сажают, за неволю, батюшка, Сергей Васильич, у кажинного человека расслабят всякие суставы в нем какие есть.

Чиновник. Молчи! Это, наконец, не служба, а каторга становится.

Явление V

Те же и Давыд Иванов.

Давыд Иванов. Ананья, ваше благородие, я поймал и привел.

Чиновник встряхивает головой.

Исправник (с удовольствием). Ну, вот, слава богу.

Сотский (крестясь). Слава те, господи!

Золотилов (Давыду Иванову с неудовольствием). Где же ты поймал его?

Давыд Иванов. Я, батюшко, Сергей Васильич, виноват тоже, значит: на своей полоске боронил, глядь, он и выходит из-под Утробина, из лесу. «Давыд Иванов, говорит, начальство меня ищут?» – «Ищут, говорю, брат». – «Веди, говорит, меня к ним, хочешь связанного, а хочешь так…» – «Что, я говорю, мне тя связывать».

Чиновник. Кто ж ему тут пристанодержательствовал?

Давыд Иванов. Об этом, ваше благородие, тоже разговору не было. Я тоже-тка все поодаль от него шел… опасно было: человек в эдакой отчаянности, пожалуй, что и сделает над тобой.