Том 8. Стихотворения, поэма, очерки 1927

• Предыдущая
• 18/65
• Следующая

18

         и вниз…
Приди,
   посмотри
        и повесься!
А тут еще
    плохие корма́ —
есенинский стих
        и водка
и неудавшийся роман
с первой вертлявой молодкой.
И вот
   ячейка ЛКСМ,
пройдя
   по этому омуту,
объявляет
     по вузу
        всем —
конкурс
    на лучшую комнату.
Помыли полы,
      и скатерть на стол —
и дом
      постепенно о̀жил,
и стало
   «самоубийства гнездо»
радостью молодежи.
Боритесь
    за чистый стол и стул!
Товарищи,
     больше попыток
ввести
   электричество и чистоту
в безрадостность нашего быта!
  

[1927]

Славянский вопрос-то решается просто

Крамарж, вождь чехословацкой Народной партии (фашистов) — главный враг признания СССР.

Я до путешествий
        очень лаком.
Езжу Польшею,
        по чехам,
            по словакам.
Не вылажу здесь
        из разговора вязкого
об исконном
      братстве
         племени славянского.
Целый день,
     аж ухо вянет,
слышится:
     «словянами»…
           «словян»…
               «словяне»…
Нежен чех.
     Нежней чем овечка.
Нет
  меж славян
      нежней человечка:
дует пивечко
      из добрых кружечек,
и все в уменьшительном:
           «пивечко»…
               «млечко»…
Будьте ласков,
пан Прохаско…
пан Ваничек…
      пан Ружичек…
Отчего же
     господин Крамарж
от славян
    Москвы
        впадает в раж?
Дело деликатнейшее,
         понимаете ли вы,
как же на славян
        не злобиться ему?
У него
   славяне из Москвы
дачу
  пооттяпали в Крыму.
Пан Крамарж,
      на вашей даче,
            в санатории,
лечатся теперь
      и Ванечки
           и Вани,
которые
пролетарии, конечно…
         разные,
            и в том числе славяне.
  

[1927]

Да или нет?

Сегодня
    пулей
      наемной руки
застрелен
     товарищ Войков.
Зажмите
    горе
      в зубах тугих,
волненье
    скрутите стойко.
Мы требуем
     точный
         и ясный ответ,
без дипломатии,
        го̀ло:
— Паны за убийцу?
           Да или нет? —
И, если надо,
     нужный ответ
мы выжмем,
     взяв за горло.
Сегодня
    взгляд наш
           угрюм и кос,
и гневен
    массовый оклик:
— Мы терпим Шанхай…
           Стерпим Аркос…
И это стерпим?
      Не много ли? —
Нам трудно
     и тяжко,
         не надо прикрас,
но им
      не сломить стальных.
Мы ждем
    на наших постах
              приказ
рабоче-крестьянской страны.
Когда
  взовьется
      восстания стяг
и дым
   борьбы
      заклубится,
рабочие мира,
      не дрогните, мстя
и на́нявшим
     и убийцам!
  

[1927]

Слушай, наводчик!

Читаю…
    Но буквы
        казались
мрачнее, чем худший бред:
«Вчера
   на варшавском вокзале
убит
  советский полпред».
Паны воркуют.
      Чистей голубицы!
— Не наша вина, мол… —
           Подвиньтесь, паны́,
мы ищем тех,
      кто рево́львер убийцы
наводит на нас
      из-за вашей спины.
Не скроете наводчиков!
За шиворот молодчиков!
И видим:
    на плитах,
        что кровью намокли,
стоит
  за спиной
      Чемберлен в монокле.
И мы
     тебе,
    именитому лорду,
тебе
  орем
     в холеную морду:
— Смотри,
     гроза подымается слева,
тебя
  не спасет
      бронированный щит.
Подняв
   площадями
        кипение гнева,
народ
      стомильонный
         от боли рычит.
Наш крик о мире —
            не просьба слабых,
мы строить хотим
        с усердьем двойным!
Но если
    протянутся
         ваши лапы
и нам
      навяжут
      ужас войны —
мы Войкова красное имя
и тыщи других
      над собой
как знамя наше подымем
и выйдем
     в решительный бой.
  

[1927]

Ну, что ж!

Раскрыл я
     с тихим шорохом
глаза страниц…
И потянуло
     порохом
от всех границ.
Не вновь,
     которым за́ двадцать,
в грозе расти.
Нам не с чего
      радоваться,
но нечего
     грустить.
Бурна вода истории.
Угрозы
   и войну
мы взрежем
     на просторе,
как режет
    киль волну.
  

3

• Предыдущая
• 18/65
• Следующая