|
Оценить:
|
Опальные
- Предыдущая
- 53/59
- Следующая
53
— Благодарю тебя, Господи! Одного-то хоть пропавшего вернул мне опять…
— Этот птенчик хоть и отлетел на время, да не пропадал: душою он всегда был при отце, — заметил тут Пыхач. — Оставался другой, добрый сын и при новозаветном отце. "Сын мой, — говорил ему отец, — ты всегда со мною, и все мое — твое; радуюсь же я тому, что брат твой был мертв и ожил, пропадал и нашелся".
— Но мой пропавший уже не найдется, не найдется!.. — прошептал боярин, и по его впалым щекам потекли слезы.
— Не скорби, брате: и твой пропавший слетыш найдется…
— Он уже нашелся! — подхватил тут Илюша и громко крикнул: — Юрий, Юрий!
А тот, полуотворив дверь, ожидал только этого зова.
И свершилось ожидаемое чудо: неудержимая радость при виде потерянного сына вдохнула в расслабленного старца утраченную жизненную силу. В нервном порыве он приподнялся с постели и широко раскрыл объятья. А Юрий, прижавшись лицом к его груди и захлебываясь слезами, твердил одно только слово:
— Прости… прости…
— Бог тебя простит! — отвечал растроганный отец и, приподняв за подбородок голову сына, с небывалою нежностью заглянул ему в лицо: — Да дай же поглядеть на себя… Сокол ты мой ясный!
— Дело сладилось; не мнил я, признаться, что все сойдет так гладко, — вполголоса заметил Богдан Карлыч Пыхачу.
— Как по маслу! — отвечал тот, потирая от удовольствия руки. — От сего дня я готов опять колесом ходить. А теперича первым делом спроворить бы нам "упитанного тельца". Постись духом, а не брюхом.
Как с его господином, и с ним совершилось вдруг полное превращение. Ликование его, однако, было преждевременно. Оживленные радостью черты Ильи Юрьевича вдруг омрачились.
— Постой-ка, сынок, — строго промолвил он. — Что сталось, скажи, с тем злодеем Осипом Шмелем?
Юрий изменился весь в лице и отвел в сторону глаза.
— С Осипом Шмелем?.. — повторил он и запнулся.
— Да, что с ним?
— Ничего… Он все еще там…
— Где там? На Волге?
— На Волге.
— И гуляет все еще на свободе?
— Да… Он — сотник ведь в шайке Стеньки Разина…
— И у тебя духу хватило оставить его на свободе?
— Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его! — всплеснул руками Пыхач. — Ангел Хранитель уберег тебе пропавшего сына…
— А ты, дурак, молчи, когда я говорю! — оборвал его боярин. — По сей день я из-за того Шмеля не оправился еще перед моим царем…
— Кто Богу не грешен, царю не виноват? — не унимался непрошеный советчик. — Сам Сын Божий рече: "Радость бывает на небеси о едином грешнике кающемся, нежели об девятидесяти девяти праведных, не требующих покаяния". Ты же, Илья Юрьич, одной ногой уже в могиле стоишь…
— Так ему бы меня в нее теперь и совсем уложить?!
— Нет, батюшка, — заговорил тут Юрий, и голос его дрожал от горечи обиды. — Заведомо я тебя печалить уже не буду. Ты гонишь меня назад на Волгу за Шмелем?
— Да, да, гоню! — в каком-то исступлении дикого самовластья и упрямства заревел в ответ ему отец. — Пока он на свободе, ты и на глаза мне не показывайся!
— Твоя воля, батюшка… Не покажусь…
Бедный юноша хотел еще что-то прибавить, но голос у него от накипавших слез осекся. Он отвернулся к образам, перекрестился и, низко потупив голову, двинулся к выходу. Илюша нагнал его и обхватил обеими руками.
— Нет, Юрик, не уходи так… Батюшка у нас ведь больной, погорячился…
— Смири свою гордыню, возложи на себя кротость, — увещевал со своей стороны старика Пыхач. — И сынок тогда смирится, погнется перед отцовской волей…
Но у больного от внезапного прилива крови еще более, должно быть, помутилось в голове, и он с пеною у рта захрипел:
— Вон! Все вон!
— Уходите, уходите! — замахал руками и Богдан Карлыч. — Я останусь при нем.
Не прошло и часа времени, как из ворот усадьбы выезжала та же самая кибитка, в которой давеча приехали оба сына Ильи Юрьевича. Но теперь в ней сидел один лишь старший сын. Никакие убеждения Богдана Карлыча и Пыхача, никакие мольбы младшего брата и сестрицы не могли заставить Юрия остаться в Талычевке хоть бы один лишний день в ожидании, что отец все же смилостивится: две семейные черты Талычевых-Буйносовых — неодолимое упрямство и непреклонную гордость — он унаследовал прямо от отца.
— "Кто сеет ветер — пожинает бурю", — проводил его Пыхач изречением пророка Осии, а затем прибавил пророчески уже от себя: — Не погнулись и переломятся…
Глава двадцать вторая
КОНЕЦ РАЗИНА
И заснула опять Талычевка — заснула прежней зимней спячкой. С весны туда стали доходить отрывочные, тревожные слухи — не об Юрии, нет (об нем не было ни слуху, ни духу), а о лихом разбойничьем атамане, и с месяца на месяц слухи эти становились все тревожнее.
Укрепившись со своими удальцами на Дону, а именно на острове между станицами Кагальницкою и Ведерницкою, Разин соорудил там за зиму целый земляной городок, прозванный им Кагальником. На призывный клич его туда стекалась отовсюду гулящая голытьба. Так вскоре у него составилась внушительная боевая сила в несколько тысяч человек.
Разгромив сперва калмыцкие и татарские улусы между Доном и Волгой, Разин подступил к Царицыну. Испуганные царицынцы отворили ему городские ворота, а духовенство вышло к нему навстречу с иконами и хоругвями. Воевода с племянником и приверженными ему людьми замкнулся было в городской башне. Но башенная дверь не устояла, и все защитники воеводы были перебиты и переколоты, а сам он с племянником после всяческих истязаний был потоплен в Волге.
- Предыдущая
- 53/59
- Следующая
