Охота на лошадей

Оглавление

Летнее солнце заливало тихую улицу. Ни одного прохожего. Линни выглянула в окно и окинула взглядом высокий дом. И вдруг вздрогнула.

– Вам холодно? – Я посмотрел на ее голые руки.

– Нет... У меня в багажнике есть жакет... Я подумала о вашей квартире.

– Что же вы о ней подумали?

– Она такая... пустая. – Линни делано засмеялась и опять вздрогнула. – Надеюсь, вам не приснятся кошмары после нынешних переживаний.

– Не приснятся... – Я забрал свои вещи и вышел из машины. Линни пересела на место водителя. – В пансионе оставят для вас обед? – спросил я.

– Не думаю, – весело ответила она. – Наверно, там будут булочки и молоко, как обычно.

– Не согласитесь пообедать со мной? – спросил я и быстро добавил, увидев, как развитая воспитанием подозрительность мелькнула в ее глазах: – Конечно, не у меня в квартире. Я имел в виду ресторан.

– Мне нужно благодарить мать за чудовищные предрассудки, которыми полна моя голова, – неожиданно взорвалась она. – Я и правда очень хочу есть и не вижу причины, почему мне нельзя поужинать у вас в квартире, если у вас есть какая-нибудь еда. – Линни решительно вышла из машины, заперла ее и встала рядом со мной на тротуаре.

– Должны быть консервы, – задумчиво пробормотал я. – Подождите секунду, я взгляну на черный ход.

– На черный ход?

– Нет ли грабителей, – объяснил я. Но когда я осмотрел площадку и нижнюю ступеньку пожарной лестницы, как всегда посыпанную специальным порошком, то убедился, что за весь день по ней никто не поднимался.

Линни так же легко, как и в первый раз, взобралась на четвертый этаж. Проверив хорошо спрятанную полоску белой бумаги, я убедился, что никто не открывал дверь в квартиру после того, как я запер ее утром. Тогда я всунул ключ в замок, и мы вошли.

Зеленый пластмассовый абажур в гостиной подчеркивал убогость маленькой комнаты и неожиданно превращал мягкие сумерки за окном в темную беспросветную ночь. Дома напротив выглядели, как в зимний вечер. «Не так уж много хлопот, – подумал я, – купить завтра утром красный абажур. Может, он и мысли окрасит в розовый цвет».

– Садитесь, – пригласил я. – Вам не холодно? Включите, если хотите, электрический камин. Я пойду переоденусь, а потом мы решим, не отправиться ли нам в ресторан.

Линни кивнула, но взяла дело в свои руки. Когда я вышел из спальни, она уже обследовала буфет и нашла пакет супа, яйца и анчоусы.

– Суп и анчоусы с яичницей, – объявила она.

– Если вам действительно это нравится, – с сомнением протянул я.

– Могу приготовить что-нибудь еще.

– Прекрасно, а я сварю кофе, – засмеялся я.

Она разыскала еще и шпик, и в яичнице мелькали подгоревшие кубики сала, которые прекрасно гармонировали с пережаренными тостами и коричневыми полосками анчоусов, а блюдо в целом было слегка переперчено.

– Никто, – вздохнула она, – не женится на мне ради моих кулинарных способностей.

Были десятки других оснований, по которым через год-два она будет отбиваться от поклонников, валяющихся у ее ног: красивая фигура, изящная шея, нежная кожа, вид недотроги, отзывчивость. Никому бы и в голову не пришло поинтересоваться, умеет ли она жарить яичницу. Но она была еще не уверена в себе, и говорить ей все это сейчас мне не следовало.

– Когда вам исполнилось семнадцать? – спросил я.

– Неделю назад.

– Вам не понадобилось много времени, чтобы сдать экзамен по вождению.

– Я умею водить машину с восьми лет. И Питер тоже. Мне только пришлось дожидаться семнадцати лет, чтобы получить лицензию. – Она доела яичницу и положила две чайные ложки сахара в кофе. – Я так проголодалась. Даже смешно.

– После ленча прошло много времени.

– Очень много времени... – Она вдруг посмотрела прямо мне в лицо, хотя до сих пор старательно избегала моего взгляда, и с ошеломляющей невинностью сказала: – Я так счастлива, что вы живы.

Я вздрогнул и постарался засмеяться.

– Я так счастлив, что жив Дэйв Теллер.

– Счастье, что вы оба живы, – проговорила Линни. – Это была самая страшная минута в моей жизни, когда вы не вынырнули.

Ребенок, которого еще не коснулась трагедия. Какая жалость, что мир так жесток! Когда-нибудь он возьмет ее за горло и вывернет наизнанку. Этого еще никто не смог избежать, и то, что до семнадцати лет это ее не коснулось, было просто везением.

Мы допили кофе, и Линни настояла, что сама помоет посуду. Но когда она повесила чайное полотенце, я заметил, что предупреждения матери снова сковали ее. Линни стояла посреди гостиной и, случайно взглянув на меня, быстро отвела глаза. От неловкости она разнервничалась, и все ее движения будто звенели, как натянутая струна.

– Почему вы не повесите какие-нибудь картины? – спросила она.

– Там есть кое-что. – Я показал на сундук в углу. – Но они мне не очень нравятся. Вернее, не так нравятся, чтобы возиться и вешать их на стены... Знаете, сейчас уже больше десяти. Лучше я отвезу вас в пансион, а то его еще закроют, и вы останетесь на улице.

– Ой, да! – воскликнула она с облегчением и, услышав собственный голос, в смущении пробормотала: – Я хотела сказать... Я не знала, не сочтете ли вы невежливостью, если я уйду сразу после того, как мы поели.

– Ваша мать совершенно права, когда внушает вам, что надо быть осторожной, – небрежно проговорил я. – Красная Шапочка не умеет отличать волка от своей бабушки, и нельзя быть уверенным, что дровосек появится вовремя.

Сдержанность растаяла, словно туман.

– Вы говорите такие необыкновенные вещи, будто умеете читать мои мысли, – призналась она.

– Умею, – улыбнулся я. – Пожалуй, вам лучше надеть жакет, на улице холодно.