Охота на лошадей

Оглавление

– На ранчо-пансионате все только отдыхают, – рассудительно ответил я.

Потом я отправил Уолту экспресс-почтой шесть волосков из гривы жеребца – любителя сардин и поехал назад разыгрывать из себя отдыхающего, самое невыносимое для меня занятие. Я боялся этого с самого начала.

Три дня показались мне вечностью. Прогулки верхом занимали утро и часть дня, это было лучшее время. Еда по-прежнему оставалась изнурительным делом. Ночи длились без конца. Хорошо бы Линни поехала со мной, в ее компании депрессия отступала. Но она служила поддержкой для Юнис, а не для меня. И ее отец, доверяя мне так, как только он умел, вряд ли смог бы поверить, что мне нужна ее близость только днем. И может быть, я действительно не ограничился бы этим. Так что никаких подпорок!

Йола управляла ранчо с эффективностью того сорта, когда управление кажется вообще незаметным, держала персонал и гостей в полной гармонии без насупленных бровей, озабоченного вида и без тени агрессивности. Светлые волосы она по-прежнему стягивала узлом на затылке, носила джинсы, рубашки мужского покроя и мягкие туфли без каблуков. Никаких сапог, ничего мужеподобного. Она излучала дружелюбие и располагала к доверию, но улыбка никогда не касалась ее глаз.

Йола не ездила по утрам на прогулки, и я не сидел рядом с ней за столом, но многие мужья и некоторые жены добивались ее расположения и старались занять место рядом с ней. Вечером в четверг, когда я вместе с другими гостями пил послеобеденный кофе на длинной открытой веранде, она грациозно опустилась в кресло рядом со мной и спросила, удобно ли в моем коттедже и нравится ли мне, как я провожу отпуск.

Я ответил обычными банальными фразами, которые она выслушала вполуха.

– Вы молоды, – продолжил я разговор, – и уже владеете таким красивым местом.

– Оно принадлежало моему деду, а потом матери. Она умерла года два назад, – ответила Йола, добавив в голос немного дружеской откровенности.

– Здесь всегда было ранчо-пансионат? Я имею в виду, что место слишком холмистое, чтобы держать скот.

– Всегда ранчо-пансионат, – подтвердила она. – Мой дед построил его лет сорок назад... Как вы узнали о нас?

Я неторопливо взглянул на нее. Она спросила из любопытства, а не потому, что у нее возникли подозрения.

– Я спросил в Джексоне, где можно отдохнуть в приятном спокойном месте.

– И кто вам порекомендовал нас?

– Какой-то случайный собеседник.

Она удовлетворенно кивнула.

– А что вы делаете зимой? – спросил я.

Глаза ее вспыхнули от приятного воспоминания, и губы сложились в довольную улыбку, словно зима доставляла ей большее удовольствие, чем управление пансионатом.

– Мы перебираемся на юг. С ноября до марта эта долина из-за снега становится недоступной. Обычно мы приезжаем сюда в мае и открываем ранчо на второй неделе июня, но каньон часто непроходим и в июне.

– А куда вы деваете лошадей?

– Мы перегоняем их на ранчо друзей.

Голос сильный, тон уверенный, как и она сама.

Я наблюдал, как она обежала взглядом паддок с кобылами и жеребятами, немного задержалась на них и потом снова посмотрела на меня. Спокойно, без выражения.

Я воспользовался улыбкой номер пять из разряда предназначенных только для взрослых и спросил, не одиноко ли ей здесь, в таком диком изолированном месте. Она не отреагировала на эту туповатую, но часто употребляемую попытку заигрывания, а только покачала головой. Я был единственным мужчиной среди гостей, которого не сторожила жена, но она не проявила ни малейшего интереса.

Я похвалил еду на ранчо и услужливость рэнглеров. Она сказала, что ее радует, когда гость доволен. Я зевнул и извинился, дескать, виноват свежий воздух... Она слышала это десятки раз в год и так часто отвечала на вопросы гостей, что говорила не думая. В данном случае нет смысла использовать технику неожиданного вопроса, чтобы получить невольно вырвавшуюся фразу. А мне меньше всего хотелось запасть ей в память.

Немного спустя я лениво поднялся и сказал, что скоро вернусь. Она профессионально улыбнулась ничего не значащей полуулыбкой. Вряд ли она вообще видела меня и уже через месяц не вспомнит, если я по неосторожности не дам ей повод запомнить себя.

Три «жучка» в ее коттедже срабатывали на звук: любой шум и в особенности голос, который они фиксировали, автоматически включал записывающее устройство на задней стенке обычного на вид транзистора, стоявшего на столике у моей кровати. Но в коттедже нечего было записывать. Йола спала одна и только однажды вечером пригласила к себе четырех отдыхающих на стакан вина. Разговаривала она только по телефону.

Каждый вечер у себя в коттедже, сидя у натопленной чугунной печки, я прослушивал дневной «улов». В основном деловые разговоры: бакалея, прачечная, кузнечная фурнитура, резервирование коттеджей для будущих гостей. Но один звонок в пятницу вечером стоил всех хлопот.

– Дядя Бак? – раздался голос Йолы, низкий и чистый.

Один из «жучков» я поместил над телефоном за картиной, изображавшей поникшую розу. Из трубки случайно донеслось одно слово – «дорогая». Но Йола, должно быть, плотно прижала трубку к уху.

– Конечно. Здесь все в порядке, – сказала она. – Никаких неприятностей. Абсолютно.

– ...Матт?

– Из-за этого я и звоню вам, дядя Бак. Матт написал, что ему придется бросить дело в Европе. Нет никакого подступа к тому, кого вы знаете. Они стерегут его, будто золотой запас в Форт-Ноксе. По-моему, сейчас надо подольше не высовываться, пока все не уляжется.

– ...

– В этом весь вопрос, – вздохнула Йола. – До тех пор, пока мы не привезем его к вам, а это надо сделать раньше, чем выпадет снег.