Ночь Ягуара

Оглавление

— Да, мы тоже так сначала подумали. Пока не обнаружили вот это.

Освещая фонариком известняковые плиты патио, он отвел детектива футов на двадцать пять от дома. Там, в центре дорожки, виднелись четыре красноватых отпечатка. Они были смазаны, но их безошибочно можно было определить как подушечки огромных кошачьих лап.

— Пол кабинета и территория перед ним, снаружи, пропитана кровью. Я имею в виду, что обе жертвы были почти полностью обескровлены, кровищи вытекло более двух галлонов. И там повсюду такие же отпечатки, в том числе и на подоконнике. Получается, что этот котик спрыгнул с окна, приземлился вот здесь, сделал пару шагов, прыжком перемахнул через живую изгородь и приземлился в следующем дворе. Потом он или они повернули внутренний ключ кованых железных ворот и по служебному проезду направились к авеню Монтойя. После чего скрылись.

— Ты хочешь сказать, здесь орудовал малый с дрессированным зверем?

— Ага, мне это тоже не нравится, но другого объяснения я придумать не могу, — ответил Уаймэн. — Уж поверь мне, я пытался. Но версия со зверем лучше всего объясняет характер повреждений, нанесенных жертве. У этого бедняги череп раздавлен, как ореховая скорлупа или консервная банка. Живот вспорот, и, кажется, отсутствует печень. И посмотри-ка сюда.

Уаймэн подошел к островку растений под одним из виргинских дубов, раздвинул листву имбиря и направил луч фонарика на обнажившуюся землю.

— Вот здесь он припадал к земле, перед тем как прыгнуть через изгородь. Зверь, конечно, не парень. Слепки со следов мы, ясное дело, снимем, но я уже сейчас могу сказать, что зверюга большой. Очень большой. То есть, судя по глубине отпечатков, весит он не меньше трехсот фунтов.

— Господи! Что, неужели лев?

— Скорее всего, тигр. Львы не слишком увлекаются такими прыжками. Или самый крупный в мире леопард. Или ягуар из ада. Или инопланетянин. Короче говоря, приятель, все это более чем странно.

Финнеган посмотрел вверх на высокую, неповрежденную изгородь, а потом вниз на землю. Человеческих следов нигде не было.

— Ладно, кот ограду перемахнул. Но как через нее перебрался парень?

— А вот этого, Финнеган, я не знаю, — заявил Уаймэн. — Сам сообрази или придумай что-нибудь. На то ты и детектив, черт возьми.

Сигнал сотового телефона вырвал Сантьяго Иглесиаса из легкой дремы. Он выглянул в окошко. Раскрашенный «фольксваген» стоял на прежнем месте, но теперь оттуда не доносилось никаких звуков. Звуки издавал храпевший рядом Дарио Раскон.

Звонил Пруденсио Мартинес.

— Мне нужно, чтобы ты немедленно сюда приехал, — сказал он и назвал адрес на Рыбачьем острове. — Chingada грохнули, а заодно с этим сукиным сыном прикончили и Торреса.

— iMaldito! Проклятье! Как это случилось?

— Откуда я знаю, cabron? Ладно, козел, нужно не дать этому повториться снова. Шевелись!

— А как насчет «фольксвагена»?

— Забудь о нем. У нас есть их номера. Мы можем найти их, когда понадобится.

После пребывания в обличье Ягуара Мойе необходимо было помыться, полностью погрузиться в чистую воду. На родине он, естественно, использовал бы реку, и, хотя здесь, в Майами, река тоже есть, ему не нравится ее запах, поэтому он предпочитает залив. Сейчас он находится в горловине Павлиньего парка, среди маленьких яликов и барж, а сверху на него взирает сияющий лик Ягуара. Мойе облизывает губы и смеется. Он так и не привык к тому, что на земле мертвых соль присутствует всюду в огромном количестве: пожалуй, из всех здешних диковин это удивляет больше всего. Там, откуда он родом, лепешки из соли используют, чтобы покупать невест.

Он заканчивает ритуальное песнопение, выходит из воды, смахивает капли с кожи и надевает одежду священника. Мойе чувствует, что его желудок полон мяса, и он и знает, и одновременно не знает, что это за мясо. Как-то он попытался объяснить это ментальное состояние отцу Тиму (хотя в такие подробности, как происхождение мяса, не вдавался), но удовлетворительного объяснения, как и в некоторых других случаях, не получилось. Однако отца Тима очередное онтологическое затруднение, похоже, не смущало. Его всегда приводили в восторг именно те аспекты образа жизни и традиций рунийя, которых он решительно не понимал. И голова у него от всего этого не болела в отличие от Мойе, у которого она частенько болела, когда отец Тим беседовал с ним о теологии и обычаях уай'ичуранан. В ходе таких разговоров Мойе усвоил новое для себя слово — «невыразимый».

11

Эту новость Паз узнал утром, когда, проснувшись, ощутил легкий испуг, возникающий, когда человек осознает, что кто-то наблюдает за ним спящим. Жена его, которая обычно вставала рано, сидела в ногах их кровати с «Майами геральд» в руках и с тревожным выражением на лице — хотя и не таким тревожным, какое, как казалось Пазу, не оставляло ее уже не один месяц. Было такое чувство, будто само время стало в их доме каким-то странным; может быть, это имело отношение к тому, что обитателям дома каждую ночь снились вариации одного и того же сна. Это могло немного сбить внутренний календарь. Взгляд Лолы уже не выражал боль, как раньше, когда на вопрос «Что-то не так?» она отвечала: «Я не могу говорить об этом», но сделался мягче, и сама она выглядела доступнее. Это наводило на мысль, что ее нынешнее беспокойство коренится не в ней самой, а имеет внешнее происхождение.

— Что-то не так? — спросил он.

— Плохие новости. Впрочем, для тебя, может быть, и хорошие, я не знаю.

С этими словами она вручила ему газету. «Геральд» поместила это на первой полосе.