Афганская бессонница

• Предыдущая
• 20/88
• Следующая

— Да, но это военная часть!

— Да, это военная часть, мы собираемся взять интервью у вашего министра обороны, и вообще, насколько я понимаю, здесь идет война.

— Да, но…

— И платим тебе мы!

Хабиб заткнулся. По-моему, я все делал правильно. Журналист должен быть нахрапистым и думать только о работе. Если бы я думал о заданиях и сейчас спасовал, чтобы не злить хозяев, это выглядело бы неправдоподобно. По крайней мере, так я себя успокаивал.

Казарма представляла собой три небольших одноэтажных постройки вокруг плаца и занимала пространство едва ли не с футбольное поле. Экзотических деталей было две: огромная, в два этажа, печь, непонятно что отапливавшая, скорее служившая для приготовления пищи, и круглые, с футбольный мяч, шары топлива, скатанные из кусочков древесного угля, аккуратно разложенные поблизости.

Мы начали снимать. Я никогда раньше не выступал в роли телевизионщика, тем более режиссера, но подобные обстоятельства меня никогда не останавливали. Был такой писатель XIX века, Барбэ д'Орвийи, так вот, у него есть история о французском характере. Одного старого французского дворянина спросили, умеет ли он играть на клавесине. «Не знаю, — отвечал тот. — Я никогда не пробовал, но сейчас увидим!» В этом смысле у меня французский характер.

Я начал с того, что нашел главных героев. Я хотел человека, воевавшего против Советской армии, который теперь воюет против талибов. Более того, с ним должен быть его сын или племянник, для которого врагами были только талибы. Такие люди нашлись. Имена у них были сложные, и, записав, я их тут же забыл. У отца было худое, заросшее бородой лицо и впалые глаза, вспыхивающие мрачным светом, когда он начинал говорить. Он был похож на корсиканского бандита. Сыну было пятнадцать, но выглядел он на тринадцать. Он был хорошеньким, с золотистым пушком на смуглых щеках и кротким, ласковым взглядом. Будь это не в ортодоксальной мусульманской стране, кто угодно решил бы, что жена этого корсара согрешила с муллой. Зная, где мы находимся, логичнее было предположить, что этот разбойник похитил себе в жены ангела.

Тем не менее вокруг этих героев я и придумал несколько сценок. Подъем, дежурный идет будить моджахедов, спящих одетыми вповалку вокруг печки, тоже «буржуйки», только чугунной. Комната у них была маленькая, и в отличие от нашей в ней до сих пор было тепло. Отец и сын легли, естественно, рядом. Все актеры закрыли глаза, и сын вложил свою руку в руку отца. Хорошо, хорошо, они знали, что мы будем снимать! Но мальчик вряд ли мог с ходу придумать эту деталь — они действительно так спали, наверное, с раннего детства.

Следующая сценка: утренний туалет. Моджахеды совершали его на улице у арыка, вода в котором была, скажем мягко, сомнительной чистоты. По-моему, арык одновременно служил и водопроводом, и канализацией. Тем не менее — а все уже вошли во вкус — наши избранники-актеры на виду у разочарованных отверженных-зрителей набрали в рот воды и энергично забулькали ею, используя вместо зубной щетки указательный палец.

Потом была боевая подготовка, во время которой отец, по моему наущению, учил сына и еще человек десять подростков, сражавшихся в отряде, разбирать и собирать автомат. Илья, а в этом деле он понимал значительно больше режиссера, потребовал повторить процедуру. Сначала он снял общие планы, а теперь инструктор и дети были нужны ему крупнее.

Я почувствовал сзади руку на своем плече. Это был Димыч, отвечавший сейчас за переноску и сохранность аппаратуры.

— Вы бы закруглялись с этим, — сказал он. — Они возятся с автоматами, даже не проверив, есть ли в стволе патрон. А по крайней мере в двух автоматах он есть — у этого и вон у того.

Но Илья уже тоже вошел во вкус.

— Мы быстренько! Да и они сидят, а мы стоим. Ну, в ногу попадет!

— Смотри, как бы не чуть выше! — пожал плечами Димыч и отошел.

Следующим номером режиссером были задуманы приемы рукопашного боя на плацу. Все моджахеды целиком отдались неожиданному развлечению. Воевать же было нельзя — рамадан! Проблема была та же, что и вчера. Все хотели сниматься, участвовать во все более сложных мизансценах, на худой конец, застыть перед объективом с автоматом на груди с выражением геройской доблести на лице. Действия произведенных в звание актеров постоянно вызывали у остальных шутливые комментарии, подбадривания или откровенные издевки. Это что касается звука. Что касается изображения, как и вчера, напрасно я то и дело разгребал кадр впереди камеры — через секунду его, как заросший пруд, вновь затягивала человеческая ряска. Хорошо, я теперь знал ключевое слово — «лёт фан», пожалуйста. Я так и метался полдня по обе стороны камеры, рукой оттесняя толпу: «Лёт фан! Лёт фан!» Судя по всему, куртуазность не была здесь в большом ходу. Уворачиваясь, зрители с удовольствием передразнивали меня: «Лёт фан!»

Я так увлекся, что на какое-то время позабыл о том, зачем сюда приехал. И тут из какой-то двери зрители вытолкнули человека в тюрбане. Они тычками заставили его дойти до середины двора, потом повалили на землю, и мой главный герой, корсиканский бандит, с победоносным видом положил на него ногу, как на тушу убитого оленя.

— Талиб! Талиб! — загалдели вокруг. Все смеялись, словно это была какая-то шутка.

Я огляделся — когда он был нужен, Хабиба рядом не было. Это было уже не в первый раз.

— Талиб? — недоверчиво спросил я.

— Талиб! Талиб!

Все стали показывать на головные уборы. У всех действительно на голове были пакули, а у этого — чалма.

• Предыдущая
• 20/88
• Следующая