Последний самурай

Оглавление

104

В следующее мгновение что-то подсказало Илариону, что нужно отклониться вправо. Это можно было назвать как угодно: мистикой, предчувствием, инстинктом, но на самом деле Иларион точно знал, что никакой помощью свыше здесь и не пахнет. Просто его натренированный слух уловил какой-то едва различимый посторонний шорох, краешком глаза он заметил какой-то намек на движение за своим левым плечом. Возможно даже, что его разгоряченной кожи коснулся легкий ветерок от стремительно двигавшегося сверху вниз предмета; так или иначе, организм отреагировал на опасность раньше, чем сознание успело воспринять тревожный сигнал. Иларион рванулся в сторону, но недостаточно быстро тяжелый стальной лом, который должен был размозжить ему череп, скользнул по щеке, содрав с нее клочок кожи, и обрушился на левое плечо.

Боль была адская. Иларион присел, уверенный, что подкравшийся сзади подонок сломал ему ключицу своей десятикилограммовой железякой, торопливо обернулся и чуть успел вскинуть над головой ружье, отразив очередной сокрушительный удар. Левая рука слушалась неохотно, но все-таки слушалась, и это было хорошо.

Лом мелодично зазвенел, отскочив от вороненой оружейной стали. Иларион выпрямился и нанес жестокий удар ногой, целясь противнику в пах. Было темно, но, кажется, он попал. Тяжелый лом глухо звякнул о каменистую землю, убийца тихо заскулил, медленно опускаясь на землю с прижатыми к поврежденному месту руками. Забродов коротко ткнул прикладом ружья в смутно белевший овал лица. Что-то хрустнуло — не то переносица, не то зубы, — и противник Забродова молча опрокинулся в темноту. В то же мгновение Иларион обратным движением нанес колющий удар стволами ружья назад, снова угодив в солнечное сплетение первому из нападавших, который к этому времени уже ухитрился подняться на ноги и даже успел вынуть из кармана нож.

Коротко вскрикнув от боли, убийца схватился обеими руками за ствол и потянул ружье на себя. Учитывая то обстоятельство, что стволы ружья все еще упирались ему в живот, это был не самый разумный поступок. Видимо, парень просто растерялся от неожиданности.

В этот момент на его лицо упала полоса лунного света. Иларион не понял, откуда взялась луна: занятый своими делами, он пропустил ее восход, но свет оказался весьма кстати. Последние сомнения исчезли, когда Забродов узнал лицо приемщика из проявочной мастерской «Набуки фильм» — того самого, которому накануне сдал на проявку отщелканную на островах пленку. Видимо, это и был шурин сержанта Хрунова, распоряжавшийся единственным в поселке аппаратом факсимильной связи. Глаза у парня были полны испуга и какого-то, детского изумления.

«А то как же, — подумал Иларион без тени жалости. — Я бы на его месте тоже удивился. Так все было хорошо, так славно! Работа интеллигентная, непыльная, платят валютой — и немало, наверное, платят. Всего и делов-то печатай фотографии, а в свободное от основной работы время информируй хозяина обо всем, что происходит на острове. Не работа, а синекура. Что тут такого особенного может происходить? Разве что внеплановые рейды кривоносовского корыта да иногда появление какого-нибудь подозрительного типа из Москвы, вроде меня или Славы Горбанева. Стуканул вовремя — получил премию. Не жизнь, а санаторий. Шурин — мент, что создает массу дополнительных удобств. Благополучие и безнаказанность — опасное сочетание. Начинаешь чувствовать себя всесильным и неуязвимым. Закон тебе не писан, делай что хочешь… При случае можно и замочить кого-нибудь — родственник отмажет, господин Набуки заплатит, и все будет шито-крыто. Как тут не удивиться, получив в рыло от человека, которого ты уже считаешь трупом?»

Его палец скользнул под предохранительную скобу и коснулся гладкого металла спускового крючка.

— Вот незадача, правда? — сказал Иларион и спустил оба курка.

Выстрел был сделан в упор и прозвучал глухо, как в подушку. Шурин Хрунова выпустил ружье и упал на дорогу, пачкая серебристую от лунного света пыль черной, как деготь, кровью Иларион бросил ружье и услышал позади себя удаляющийся треск бурьяна — второй «киллер» улепетывал со всех ног Забродов подумал, не догнать ли его, и махнул рукой: да пусть себе живет, недотыкомка.

* * *

…Они стояли на мостике. Свежий ветер, пахнущий солью, высекал из сигареты Кривоносова длинные красные искры, которые стремительно уносились назад и гасли, падая в воду. Свесившись через леера и вывернув голову назад, можно было увидеть линялое полотнище флага, перечеркнутое голубым андреевским крестом, полоскавшееся на корме. Зачехленное брезентом дуло скорострельной пушки было задрано кверху и напоминало собаку, собирающуюся завыть на луну. Море таинственно поблескивало в лунном свете, размеренно стучал двигатель, и журчала вдоль бортов черная вода с кружевной каемкой белой пены. Плыть — вернее, идти — было совсем недалеко. Цель их ночной прогулки уже показалась впереди, вырисовываясь на фоне лунных бликов неясной громоздкой кучей черноты. Сторожевик шел малым ходом: воды здесь были довольно коварные, а прожекторы Кривоносов велел погасить ввиду неофициального характера мероприятия.

Конопатый Краюхин принес и поставил у ног Илариона чемодан. Вид у него при этом был торжественный и одновременно какой-то взъерошенный, так что Иларион даже заподозрил, что экипаж сторожевика ознакомился-таки с содержимым чемодана. Впрочем, в таком случае Кривоносов вряд ли удержался бы от некоторых вопросов. «Южно-Курильская лирика, — подумал Иларион Кривоносый Кривоносов удержался от расспросов… Да какие там расспросы! Он же все-таки кадровый офицер, а не хулиган на пенсии, как некоторые. Да если бы он заглянул в чемодан, я бы уже давно сидел в ближайшем отделении ФСБ, а вокруг чемодана ходила бы целая толпа экспертов, и каждый косился бы на других, не рискуя первым поднять крышку, потому как мало ли что. А пацан этот конопатый потому так светится, что чувствует командир его любимый затеял какую-то партизанщину.»