Гавань измены

Оглавление

— Потому что я янычар, — ответил одабаши.

— Уверен, что так и есть, — согласился плотник, — очень рад за тебя.

— А ты, несомненно, знаешь, как набирают янычар?

Моряки непонимающе посмотрели друг на друга и медленно покачали головами.

— Сейчас правила уже не такие строгие, — продолжил одабаши, — и набирают всякое отребье, но когда я был еще мелким, все это называлось «девширме». Все еще так и есть, но уже не в такой степени, как понимаете. Турнаджи-баши объезжает провинции, где живут христиане и прочие, как вы бы выразились, отбросы – в основном Албанию и Боснию и в каждом месте забирает некоторое число христианских мальчиков, когда-то больше, когда-то меньше, чтобы там не говорили их родители. Этих мальчиков отвозят в специальные бараки, где им отчекрыживают, простите за выражение, часть «прибора» и учат быть мусульманами и хорошими солдатами. А когда они отучатся свой срок в учебных корпусах, то зачисляли в «орту» — полк янычар.

— Так значит, как я полагаю, многие янычары говорят на иностранных языках? — заключил плотник.

— Нет, — возразил одабаши, — их забирают в столь юном возрасте и увозят так далеко, что они забывают свой язык, веру и родичей. Со мной история другая. Моя мать жила в том же городе, она из Тауэр-Хамлетс, что в Лондоне, и в качестве кухарки приехала с семьей турецкого купца в Смирну, где связалась с моим отцом, кондитером из Гирокастры, который поссорился со своей семьей. Отец забрал её в Гирокастру, но потом умер, а его двоюродные братья выкинули её из лавки, вполне по закону, и ей пришлось продавать пирожные с тележки. А затем явился турнаджи-баши, и законник моих дядьёв сунул его писарю взятку, чтобы меня забрали, что тот и сделал — забрали меня прямо в Видин, мать осталась одна.

— А она всего лишь вдова, — подвел итог плотник, качая головой.

— Чертовски жестоко, — сказал боцман.

— Ненавижу законников, — отрезал канонир.

— Но не пробыл я в учебном корпусе и шести месяцев, когда мать вместе со своей тележкой с пирожными появилась неподалеку от казармы. Таким образом, мы виделись каждую пятницу, а порой и чаще. И то же самое было в Белграде и Константинополе, когда я был не на службе. Куда бы ни направили полк. Потому-то я и не забыл английский.

— Может, потому тебя и отправили сюда, — предположил боцман.

— Если так, то лучше бы я отрезал себе язык, — произнес одабаши.

— Тебе здесь не нравится?

— Ненавижу это место. За исключением теперешнего общества.

— Почему же, приятель?

— Я всегда жил в городах и ненавижу деревню. А пустыня еще в десять раз хуже, чем деревня.

— Что, тигры и львы?

— Хуже, приятель.

— Змеи?

Одабаши потряс головой, наклонился и прошептал:

— Джинны и упыри.

— А что такое джинны? — переспросил слегка ошалевший боцман.

— Колдуны, — заявил одабаши, слегка обдумав ответ.

— Ты что, веришь в колдунов?

— Что? Да я сам видел чертовски большого колдуна в старой башне вон там? Вот такого роста, — сказал он, держа руку на уровне ярда от земли, — с длинными ушами и оранжевыми глазами? Ночью он кричит «уху-уху» и всякие несчастные придурки видят его то там, то сям. Нет предзнаменования хуже в этом бренном мире. На прошлой неделе я слышал его почти каждую ночь. — Одабаши помолчал, а затем добавил: — Мне не следовало говорить «колдуны». Скорее, духи. Нечестивые призраки.

— Ого, — произнес боцман, который мог презирать колдунов, но, как и большинство моряков и уж точно все его товарищи по «Сюрпризу», искренне верил в призраков и духов.

— А что упыри? — спросил канонир тихим, почти вкрадчивым голосом, страшась услышать ответ, но поближе придвигая сумку.

— Ха, они намного, намного хуже, — ответил одабаши. — Они часто принимают внешность молодых девушек, но у них зеленая глотка, как и глаза. Иногда их видят на кладбищах, а после наступления темноты они выкапывают и пожирают свежих покойников. Хотя и не всегда свежих. Но упыри могут принять любой вид, как и джинны, и как тех, так и других можно на каждом шагу встретить в этой проклятой пустыне, которую мы собираемся пересечь. Единственное, что можно сделать, так это очень быстро без ошибок произнести «transiens per medium illorum ibat» , или тебя... В это время ночи, во время Рамадана, дворцовые повара выкидывают кости, оставшиеся от пира, за внешнюю стену, и шакалы уже терпеливо ждут. Но опять же, как только они учуют запах гиены и еще кого подобного же рода...

И тут рассказ одабаши был прерван внезапными дикими криками, воем и ужасающим смехом не далее чем в двадцати ярдах.

Уорент-офицеры «Сюрприза» вскочили на ноги, вцепившись друг в друга, и пока они ошеломленно стояли, тяжелое тело приземлилось на поддерживающий палатку шест, и через мгновение палатку заполнил громкий вой:

— Уху-ху-ху-ху.

За последним «уху» последовало полное безмолвие внутри палатки и испуганное молчание снаружи, и в этой тишине они услышали еще более громкий возглас:

— Сворачивайте палатку. Вы слышите меня? Где боцман? Позовите боцмана. Мистер Моуэт, первый отряд может зажечь фонари и начать движение.

Глава шестая

Корабль Ост-Индской компании «Ниоба«, Суэц.

«Любимая Софи, — писал капитан Обри жене, — пользуясь любезностью майора Хупера из мадрасской администрации, второпях шлю тебе эти несколько строк: он возвращается домой по суше — его последний переход был от Персидского залива через пустыню, на удивительной красоты чистопородном белом верблюде, покрывающем сотню миль в день — до сих пор дорога заняла у него всего лишь сорок девять дней; дальше он держит путь через Каир.