Выбери любимый жанр

Оценить:

Теория невероятности

Оглавление

Я сговорился с Панфиловым встретиться у Кости Якушева и пошел провожать Ржановского.

Мы идем к его «Чайке».

– Ходил на Благушу? — угрюмо спрашивает Ржановский.

– В общем да, — осторожно отвечаю я.

– В общем… — буркает Ржановский и идет лягать ботами передние покрышки. Он правит сам, несмотря на то, что ему за семьдесят.

– Еще раз… — говорит он. — В лабораторию приходить запрещаю. Нечего слоняться.

– А что же мне делать? — глупо спрашиваю я.

– Предавайся воспоминаниям.

– Я уже предавался.

– Ты же у нас мастак, — говорит Ржановский. — Кто этого не знает! Только и слышишь от тебя: «А что же мне делать?» Терпеть не могу. Занимайся личной жизнью.

– Я уже занимался, — говорю я. — Все утро занимался личной жизнью. А как же!… Владимир Дмитриевич, я тут утром кое-что набросал.

Он отобрал у меня блокнот с утренними записями.

– Выбрось все из головы, — сказал Ржановский.

Он, презрительно сморщившись, сунул блокнот в карман пальто и, топая ботами, полез в машину.

Машина укатила.

– Поздно уже сеять, поздно и пожинать. Долой школярство! Этот дылда прав. В смысле Митя.

Надо знать Памфилия, чтобы понять, чего стоили ему эти слова.

Мы вернулись к себе и застали там нашего качающегося художника Костю да Винчи, который, как всегда, сидел на стуле, упершись коленями о край стола, и расшатывал задние ножки стула.

Он посмотрел на нас вызывающе и продолжал раскачиваться на стуле.

Памфилий ничего не сказал ему на этот раз, только махнул рукой как-то странно и по-детски неуверенно, потом опустился на диван и, глядя на художника исподлобья, растерянными глазами, тихо промолвил:

– Долой ликбез…

Во всем доме стояла мертвая тишина.

Художник опустил передние ножки стула, расставил колени, как сфинкс, и положил на них ладони рук.

– Рыжик, что с ним? — спросил он, кивнув на Памфилия.

Мне было больно видеть, как жалко выглядел финал этой великой битвы, но я мужественно сказал:

– Он струсил, Костя… он бесповоротно струсил.

Сказав это, я содрогнулся. Потому что Памфилий взял у меня из рук газовую английскую зажигалку и вытащил папиросу из трубы усовершенствованной хаты-папиросницы. Я смотрел на него своими карими бездонными, как вечернее небо, глазами, и в душе у меня бушевала буря. Щелчок зажигалки был подобен выстрелу.

– Долой грамматику, — твердо сказал Памфилий и выпустил шрапнельный комок дыма.

Все было кончено.

Мы стояли у окна, положив на подоконники тяжелые кулаки, и догорающее вечернее небо освещало наши измученные и все же такие вдохновенные лица.

Все было кончено.

– Хватит валять дурака, — сказал Костя да Винчи и перестал бледнеть. — Чего мы раскисли? Что нам, первый раз дают по шее на пути к познанию? Мы еще молоды, кровь еще буйно струится в наших жилах, и нравственный идеал светит нам подобно звезде Бетельгейзе, которая, как известно, является звездой второй яркости, но первой величины, и дает такой интересный спектр со многими линиями, и с Сириусом и Проционом, созвездиями Большого и Малого Пса образует блестящий равносторонний треугольник, обнимая каждой стороной около двадцати шести градусов… Пройдемся по городу, ибо у нас еще много времени до ночи.

Мы вышли.

Был вечер. Были улицы, наполненные путниками, среди которых там и сям попадались гении и девушки с глазами, полными неосознанного вдохновения.

Был вечер.

– Памфилий, Костя да Винчи, ребята… — сказал я голосом, в котором слышались подавленные рыдания. — Может быть, мы еще вернемся?

– Нет, Рыжик, нет, — сказал Памфилий. — Нам необходим кислород.

– Никто никогда не возвращался на прежний путь, — сказал Костя да Винчи. — Хватит ломать комедию. Подумаешь, Митю испугался! Подумаешь, лопнула твоя схема! Новую сделаешь. Самую невероятную.

Мы бродили до поздней ночи и вдыхали кислород.

А потом я остался один в переулке.

– Ну что ж, поищем телефон, который автомат, — говорю я довольно громко и вытаскиваю из кармана розовую промокательную бумагу.

«Смешные ребята, — думаю я. — Ничего я на свете не боюсь, кроме девушки по имени Катя».

Глава 3. РОЯЛЬ КРАСНОГО ДЕРЕВА

Я позвонил ей по телефону, и она тут же откликнулась.

– Але!… Да!… Я слушаю! — сказала она. — Это вы?!. Нет, не сплю, не сплю!… Недалеко? Я сейчас выйду! Нет, я сейчас выйду! Вы не уйдете?… Честное слово? Нет, вы скажите честное слово! Ага!

Она повесила трубку.

Потом она выскочила из парадного. На ногах у нее тонкие чулки и тапочки. Пальто внакидку она придерживает у горла.

– Как же мы гулять пойдем? — спросил я.

– Гулять?

Она уносится в парадное.

Я стою и ковыряю землю ботинком.

Она выходит из парадного, одетая в пальто, косынку и туфли на шпильках. Она поднимает ко мне лицо.

– Я готова, — говорит она.

Я ТОЖЕ, — ПОДУМАЛ ОН…

Люди нашей эпохи понимают друг друга на ходу и часто перестают понимать, живя рядом. Люди нашей эпохи рассказывают дорожному попутчику историю своей жизни, и двое, годами жившие бок о бок, иногда мало что знают Друг о друге. Такая наша эпоха. Пуд соли, где ты?

Нет, мы не стали знакомиться с девушкой Катей.

Она мне задала ряд вопросов: о жизни, о литературе, о любви.

Я дал на это ряд ответов. Она мне задала академический вопрос: