Неслучайности

Оглавление

Это не было признанием в любви, но прозвучало как что-то очень важное.

— Ян, — теперь он стал более серьезным. — Давай перестанем пить друг другу кровь? Ведь сложно не признать, что мы возвращаемся к одной и той же точке уже не в первый раз.

— К какой еще точке?

Он и сам не знал исчерпывающего определения. Но ведь именно так все и было — неважно, играли они или были серьезными, но постоянно повторяли очень похожие моменты.

— Я не могу точно описать… После которой начинается что-то настоящее без откатов назад.

Вадим чувствовал взгляд, но сам посмотреть в ее сторону не решался.

— Ты серьезно? — он не ответил. — Знаешь… А я когда-то хотела влюбить тебя в себя и разбить сердце.

Он усмехнулся.

— Так возьми и разбей.

— А у меня для этого уже есть достаточно власти?

Она ждет признания — искреннего, чтобы и капли сомнения не осталось. И теперь уже точно не для того, чтобы хладнокровно разбить сердце, а в качестве подтверждения, что ее чувства взаимны. Об этом не надо было говорить прямо — все и так стало понятным. У них обоих была своя стратегия, и, кажется, оба провалились. Или выиграли — это с какой стороны посмотреть.

— Я тебе так скажу — если ты прекратишь любые отношения между нами, то я тебя в покое все равно не оставлю. Влюбленность это или азарт — называй, как хочешь. И уверен на сто процентов, что у тебя точно такие же эмоции по отношению ко мне.

Она отвернулась к окну сбоку и долго вглядывалась в темноту. А потом, когда он окончательно смирился с тишиной, как рявкнет — совсем по-григорьевски:

— Поворачивай обратно! Я арбузик хочу!

— Арбузик? Так не сезон ведь, — Вадим попросту опешил. — Ну поехали, глянем в супермаркете, хотя я сомневаюсь…

— Ты отказываешь беременной женщине?!

— Я сказал, что глянем. Апельсинки подойдут?

— И апельсинки тоже возьмем, — смилостивилась Яна. — И соль. Прям сил нет, как захотелось арбузика с солью навернуть.

— Я совсем не удивлен. Наш сынишка явно в маму пошел.

— С чего это сразу сынишка?! Доченька!

— Боюсь, это еще хуже, — ему становилось и смешно, и страшно.

— И оливок купим!

— Под оливки коньяк хорошо идет.

— Дорогой!

— Да, дорогая?

— Возьми себя в руки!

— С такой жизнью — вряд ли получится.

— Жизнь — это то, что рушится тебе на голову, пока ты строишь планы, мой престарелый прагматик.

— Да я с тобой как познакомился, вообще разучился планы строить.

— Есть ощущение, что ты чем-то недоволен!

— Я просто счастлив, дорогая.

И всеми неслучайными перипетиями судьбы, супермаркетов, вмешательствами Григорьева и собственных желаний, они все же оказались там, где Вадим изначально и планировал с ней оказаться. И теперь он не сдерживался — обнимал сзади, когда она открывала банку с оливками, целовал в висок и отпускал до того, как услышит возмущенный вопль; касался руки — и даже не пытался сделать вид, что случайно.

Яна терялась в неопределенности собственных мыслей, но каждое следующее касание воспринимала все спокойнее, а потом не сдержалась и сама, проходя мимо к мойке, вдруг остановилась и вскользь коснулась его щеки губами.

Сегодня ее придется отпустить. Конечно, если она сама захочет остаться, то выгонять ее никто не намерен. Но для нее это слишком рано. А для него слишком поздно — просить ее остаться, но при этом не надеяться на что-то большее. Хотя такие забавы, когда уже оба понимают их природу, раскручиваются очень быстро. Когда Яна выдала очередную шутку о своей беременности, Вадим перехватил ее, задрал блузку вверх и поцеловал в живот — разве не так ведут себя примерные будущие отцы? Это тоже была шутка, но Яна заметно смутилась, да и Вадиму расхотелось смеяться. Через полчаса он и не мог вспомнить, кто потянулся к губам второго, потому что сейчас они уже зарывались в объятия друг друга с головой. Она тоже дышала тяжело, но вряд ли была готова выть в голос оттого, что они до сих пор одеты. Вадим же так боялся все испортить, что предпочел вой оставить на потом, когда она уйдет. Лучше ее сегодня отпустить, чем подтвердить о себе славу легкомысленного Казановы. Он серьезен по отношению к ней — так пусть и она поверит в то, что он серьезен, потому что словами этого доказать невозможно.

— Мне пора. Отец будет волноваться, — Яна в очередной раз оторвалась от его губ.

Кажется, она это уже говорила трижды, но потом Вадим целовал ее шею, вжимал в себя до дрожи, и они снова проваливась в поцелуи на грани полного падения. Вадим кое-как остановил в горле: «Позвони отцу, останься». И снова похвалил себя за стойкость. Ему хотелось придавить ее собой, содрать эту чертову блузку, заткнуть все возражения и избавиться от напряжения, которое, как оказалось, копилось не только этим вечером, а начало зарождаться когда-то давно. И теперь доросло до такой степени важности, что он сказал:

— Я отвезу тебя.

Яна улыбнулась и снова чмокнула его в губы, тем самым чуть не спровоцировав очередной получасовой заплыв нежности.

— Не надо, вызови такси. Мы увидимся завтра, когда я не буду твоей беременной женой.

Ему и осталось только, что повиноваться.

Глава 17. Немезида

Следующие дни у Яны ассоциировались со старыми фильмами — черно-белыми картинами с бегающей по экрану царапиной. Там нередко, как воспринимала она своим непрофессиональным взором, использовался некий фильтр, который делал сцены какими-то светящимися изнутри. Будто показанными через пелену, делающей восприятие более проникновенным. И такие моменты всегда западали в память прочно, создавая ощущение погружения в сказку. Вот и Яна оказалась в подобной киношной сказке с размытым фильтром.