|
Оценить:
|
Камера обскура
- Предыдущая
- 28/49
- Следующая
28
«Ах, конечно, конечно. И больше, если хотите. И само собой разумеется, что вы должны назначить мне цену на иллюстрации».
«Это каталог? – спросил Горн. – Можно посмотреть?»
«Все женщины, женщины, – с нарочитой брезгливостью произнес Горн, разглядывая репродукции. – Мальчишек совсем не рисуют».
«А на что вам они?», – лукаво спросил Кречмар.
Горн простодушно объяснил.
«Ну, это дело вкуса», – сказал Кречмар и продолжал, щеголяя широтой своих взглядов: «Конечно, я не осуждаю вас. Это, знаете, часто встречается среди людей искусства. Меня бы это покоробило в чиновнике или в лавочнике, – но живописец, музыкант – другое дело. Впрочем, одно могу вам сказать: вы очень много теряете».
«Благодарю покорно, для меня женщина – только милое млекопитающее, – нет, нет, увольте!»
Кречмар рассмеялся. «Ну, если на то пошло, и я должен вам кое в чем признаться. Дорианна, как увидела вас, сразу сказала, что вы к женскому полу равнодушны».
XIX
Прошло три дня, Магда все еще покашливала и, будучи чрезвычайно мнительной, не выходила – валялась на кушетке в кимоно. Кречмар работал у себя в кабинете. От нечего делать Магда стала развлекаться тем, чему ее как-то научил Горн: удобно расположившись среди подушек, она звонила незнакомым людям, фирмам, магазинам, заказывала вещи, которые она велела посылать по выбранным в телефонной книжке адресам, дурачила солидных людей, десять раз подряд звонила по одному и тому же номеру, доводя до исступления занятого человека, – и выходило иногда очень забавно, и бывали замечательные объяснения в любви и еще более замечательная ругань. Вошел Кречмар, остановился, глядя на нее со смехом и любовью, и слушал, как она заказывает для кого-то гроб. Кимоно на груди распахнулось, она сучила ножками от озорной радости, длинные глаза блистали и щурились. Он сейчас испытывал к ней страстную нежность (еще обостренную тем, что последнюю неделю она, ссылясь на болезнь, не подпускала его) и тихо стоял поодаль, боясь подойти, боясь испортить ей забаву.
Теперь она рассказывала какому-то профессору Груневальду вымышленную историю своей жизни и умоляла, чтоб он встретил ее в полночь у знаменитых вокзальных часов напротив Зоологического сада, – и профессор на другом конце провода мучительно и тяжелодумно решал про себя, мистификация ли это или дань его славе экономиста и философа.
Ввиду этих Магдиных утех, не удивительно, что Максу, вот уже полчаса, не удавалось добиться телефонного соединения с квартирой Кречмара. Он пробовал вновь и вновь, и всякий раз – невозмутимое жужжание. Наконец он встал, почувствовал головокружение и сел опять: эти ночи он не спал вовсе, но не все ль равно, сейчас его долг – вызвать Кречмара. Судьба невозмутимым жужжанием как будто препятствовала его намерению, но Макс был настойчив: если не так, то иначе. Он на цыпочках прошел в детскую, где было темновато и очень тихо, несмотря на смутное присутствие нескольких людей, глянул на затылок Аннелизы, на ее пуховый платок, – и, вдруг решившись, повернулся, вышел вон, мыча и задыхаясь от слез, напялил пальто и поехал звать Кречмара.
«Подождите», – сказал он шоферу, сойдя на панель пред знакомым домом.
Он уже напирал на тяжелую парадную дверь, когда сзади подоспел Горн, и они вошли вместе. На лестнице они взглянули друг на друга и тотчас вспомнили хоккейную игру. «Вы к господину Кречмару?» – спросил Макс. Горн улыбнулся и кивнул. «Так вот что: сейчас ему будет не до гостей, я – брат жены, я к нему с невеселой вестью».
«Давайте передам?» – гладким голосом предложил Горн, невозмутимо продолжая подниматься рядом.
Макс страдал одышкой; он на первой же площадке остановился, исподлобья, по-бычьи, глядя на Горна. Тот выжидательно замер и с любопытством осматривал заплаканного, багрового, толстого спутника.
«Я советую вам отложить ваше посещение, – сказал Макс, сильно дыша. – У моего затя умирает дочь».
Он двинулся дальше. Горн спокойно за ним последовал («забавная штука, это упустить нельзя…»). Макс отлично слышал шаги за собой, но его душила мутная злоба, он боялся что не хватит дыхания дойти, и потому берег себя. Когда они добрались до двери квартиры, он повернулся к Горну и сказал: «Я не знаю, кто вы и что вы, – но я вашу настойчивость отказываюсь понимать».
«Я – друг дома», – ласково ответил Горн и, вытянув длинный прозрачно-белый указательный палец, позвонил.
«Ударить его палкой?» – подумал Макс. – «Ах, не все ли равно… Только бы скорей вернуться».
Открыл слуга (похожий, по мнению Магды, на лорда).
«Доложите, голубчик, – томно сказал Горн, – вот этот господин хочет видеть…»
«Потрудитесь не вмешиваться!» – со взрывом гнева перебил Макс и, стоя посреди прихожей, во всю силу легких позвал: «Бруно!» – и еще раз: «Бруно!»
Кречмар, увидя шурина, его перекошенное лицо, опухшие глаза, с разбегу поскользнулся и круто стал. «Ирма опасно больна, – сказал Макс, стукнув о пол тростью. – Советую тотчас поехать…»
Короткое молчание. Горн жадно смотрел на обоих. Вдруг из гостиной звонко и ясно раздался Магдин голос: «Бруно, на минутку».
«Мы сейчас поедем», – сказал Кречмар, заикаясь, и ушел в гостиную.
Магда стояла скрестив на груди руки. «Моя дочь опасно больна, – сказал Кречмар. – Я туда еду».
«Это вранье, – проговорила она злобно. – Тебя хотят заманить».
«Опомнись… Магда… ради Бога».
Она схватила его за руку: «А если я поеду с тобой вместе?»
«Магда, пожалуйста, ну пойми, меня ждут».
«…околпачить. Я тебя не отпущу…»
«Меня ждут, меня ждут», – сказал Кречмар, заикаясь и пуча глаза.
- Предыдущая
- 28/49
- Следующая
