Я, Бабушка, Илико и Илларион

Оглавление

— Разреши сказать! У меня есть предложение! выкрикнул вдруг я и сам испугался своей смелости.

— Молчи, сопляк! — зашикали на меня.

— Пусть говорит! — крикнул Илико. — Каждый участник собрания имеет право голоса! — Ну, говори, говори, прохвост! — зашумело собрание.

— У меня есть предложение… Поскольку все село в сборе и собрание близится к концу… Нельзя же расходиться без определенного решения!

— Не морочь нам голову! Выкладывай, наконец, какое у тебя предложение!

— Воды, если можно… — еле выговорил я. — Во рту у меня пересохло.

— Дайте ему воды, чтоб eгo!..

Я не спеша опорожнил полграфина, вытер губы и продолжал:

— Поскольку дело так обернулось и мы никак не придем к общему решению…

— Говори покороче, негодяй! Сил больше нет!

— Предлагаю: снять председателя и избрать нового — который бы жил поближе к конторе".

Наступила мертвая тишина. С дрожью в коленях я ждал — вот-вот грянет гром…

И гром действительно грянул. Это было первое предложение, которое я произнес на общем собрании и которое прошло единогласно.

— Слава богу! Наконец-то нашелся один умный человек! Если бы не он, сидели бы мы тут до утра! Завтра изберем нового председателя, и делу конец! — Илларион подошел ко мне и поцеловал в лоб.

БУРКА, САПОГИ И НОСКИ

Зима в этом году выдалась лютая. Беспрестанно валил снег, дул пронизывающий ветер. проникал сквозь щели в нашу комнату. Бабушка сперва затыкала их тряпками, затем принялась за мои домашние тетради. Трудно представить, с какой радостью я помогал уничтожать эти позорящие меня документы!..

Наконец щели в стенах были забиты и в комнате потеплело. А на дворе по-прежнему бушевала метель. Мы с бабушкой сидели у камина. Бабушка рассказывала какую-то сказку и время от времени искоса поглядывала на меня, проверяя, слушаю я ее или нет. Я медленно жевал кислый лаваш и думал о своем. Молодой царевич, перебив стражу, добрался до заветных дверей хрустального замка и уже готов был заключить в объятия томившуюся в неволе красавицу, когда на нашем балконе раздался топот ног.

— Взгляни-ка, кто там! — сказала бабушка.

Я выглянул в окно. На балконе стояли Илико и Илларион и отряхивали с себя снег. Я открыл им дверь.

— Добрый вечер! — поздоровался Илларион, швырнув в угол новенькие лыжи.

— Откуда лыжи, Илларион? — спросил я.

— За ночь снегу выпадет по колено. А утром кто вместо тебя в школу пойдете Примерь-ка, балбес! Твои лыжи…

Я обнял Иллариона и чмокнул его в холодные колючие щеки, потом с мольбой взглянул на бабушку. Она понимающе улыбнулась, кряхтя поднялась и направилась к чуланчику, который почему-то называла «кассой». Спустя минуту перед камином появился низенький столик, а на нем бутылка водки, чурчхелы, яблоки, груши.

— Зря хлопочешь, Ольга, ей-богу, не стоит беспокоиться, мы ведь зашли просто так, поболтать! — сказал Илларион.

— Воля ваша, я могу убрать, — сказала бабушка, протягивая руку к бутылке.

— Не хочешь — скатертью дорога, а за других ты не болтай! — рявкнул Илико на Иллариона и быстро схватил бутылку.

— Как, разве ты пьешь водку? — На лице Иллариона было написано такое изумление, словно он вдруг увидел доисторического ящера.

— В такой холод не только водку — термометр проглотишь, лишь бы градусы были, — сказал Илико и наполнил стакан.

— Холодно! — сказал Илларион, тоже налил, выпил и закусил яблоком. — Эти яблоки, Ольга, осенью у тебя такие кислые, что если свинья попробует, и та с привязи сорвется, а сейчас с чего они такие сладкие стали?

— Пой, ласточка, пой, — улыбнулась бабушка. — Тебе лишь бы водку подать, так ты сам в сахар готов превратиться! Налили по второй. Выпили. Потом по третьей.

— Сегодня наш почтальон заходил ко мне… — начал Илларион. Извещение принес… О гибели сына Герасима… Я, говорит, не смогу ему сказать… Скажи, говорит, ты…

— Сынок, сынок! Горе твоему отцу!.. О несчастный Герасим! — запричитала бабушка.

— Погиб в Керчи, бедный парень… Седьмой убитый в нашем селе… — продолжал Илларион.

— Ты сказал Герасиму? — спросил я.

— Да ты что! Человек со дня на день ждет возвращения сына, как же у меня язык повернется…

— О господи, накажи этого изверга Гитлера… Чтоб не было в жизни счастья ни ему, ни семье его, ни близким!.. — плакала бабушка.

— Что же ты собираешься делать? -спроси л я опять.

— А вот что! — Илларион достал из кармана сложенный листок бумаги, долго глядел на него, потом быстро нагнулся и бросил бумагу в огонь. Вспыхнувшее пламя на миг озарило лицо Иллариона. По его небритым щекам катились две крупные слезинки. — Если парень жив — бог даст, объявится рано или поздно. А нет — пусть ждет несчастный отец… Надеждой жив человек… Ты смотри, Зурико, не проговорись! Слышишь?!

— Слышу…

— Ольга! — донеслось с балкона.

— Кто там? Входи! В комнату вошел наш сельский агитатор Вашакидзе.

— Извините, что так поздно, но, понимаете, дело у меня неотложное!

— Привет агитатору! — Илико налил водку. — А ну, бери стакан!

— Пожалуйста, к огню! — пригласила бабушка.

— Ну, что скажешь нового, агитатор? Как идут дела на фронте? — спросил Илларион.

— Дела на фронтах Великой Отечественной войны идут неплохо. Наступление противника приостановлено. Гитлеровский план молниеносной войны потерпел крах! — выпалил агитатор.

— Погоди, погоди… Об этом мы читали в газетах месяц тому назад… Ты что-нибудь новое скажи!