Хмель

Оглавление

270

ЗАВЯЗЬ ВОСЬМАЯ

I

Звенят, звенят колокольчики… Лютый мороз пробирает до костей, и лицо до того отвердело, что губы не шевелятся. Ухоздвиговская пара соловых мчится по тракту, отстукивая версты коваными копытами.

Тимофей думает о дорогах, о людях, о судьбах.

Куда ведут дороги? И есть ли единственная дорога для всех?

Тимофей давно выбрал дорогу и понять не может, почему все умные люди не пошли сразу по этой же единственно верной дороге. Что за смысл петлять, уходить в стороны и не слушать вождя – знающего, испытанного, видящего дальше других, такого, как Ленин!

И вот – Дарьюшка…

Она не была революционеркой, но и не была эсеркой, как некая меньшевичка Вероника Самосова. Тимофей знал, что Дарьюшка ищет свою дорогу о какими-то пятью мерами жизни. И что же она нашла? Утонула в белогвардейском заговоре?

Нет, он не будет спешить с судом и расправою. Ему дана власть не для того, чтобы губить людей, едва оступившихся. Он – большевик, а у большевика, как и у самого Ленина, должны быть чистые руки. Долго ли превратиться в жандарма с усами?..

Звенят, звенят колокольчики под расписной дугою. Позолоченный таз луны плывет над снежными просторами, а кругом, куда ни кинь, немая пустыня с купами белых деревьев по обочинам тракта, будто лес вырядился в похоронный саван. Жалобно повизгивают стальные подполозки, и вся жизнь наплывает на Тимофея в картинах фронтовых атак, артиллерийских дуэлей, конных атак, штыковых свиданок с противником, когда люди кажутся чудовищными. А потом, после боя, тупое недоумение: ты еще жив и тебя бьет озноб; шашка в зазубринах, а у кого-то вместо штыка огрызок, и кровь, кровь, от которой тошнит, и глаза не щурятся – обвыклись! И где-то среди этого хаоса войны – Дарьюшка с ее припухшими губами и с несказанной тоскою в черных глазах.

И – нет Дарьюшки. Нету. Исчезла, как голубой туман над окопами на восходе солнца…

– Волки! – обжег голос Ольги. Тимофея будто подкинуло:

– Где?

– Гли, гли! Сколько им, мамонька-а-а!

Справа по пологому взгорью – подвижные огоньки. Они быстро перемещались вперед… Огонек за огоньком. Самих волков не видно было, серое сливалось с белым, но горящие глаза – зеленоватые, мерцающие – катились вниз к тракту, пара за парою, точно звезды падали на грешную умыканную землю.

– Девять… одиннадцать… двенадцать… – громко считала Ольга, сдерживая рысаков. Тимофей сбросил нагольный тулуп, схватился за маузер – заряжен ли? – хотя помнил, что в колодке полная обойма. Маузер не успел настыть под тулупом, и Тимофей сунул его рукояткой за борт шинели – чего доброго, забарахлит на морозе: с маузерами такое бывает.

У Тимофея не мышцы – железо. Всегда так перед боем: единый скруток воли – жила к жиле, искра к искре.

– Сгинем, Тима!

– Без паники!

– На прошлой неделе обоз…

– Без паники, говорю! Слушать мою команду: ни одного патрона вхолостую. Сколько у тебя винтовочных?

– Обойма одна…

– И то сила. Ты стрелять-то из винтовки умеешь?

– Из винтовки отродясь не стреляла. Нет! Когда Анфиска наша за Аркадия Зыряна вышла замуж…

– Если бы фронтового коня!

– Белка-то фронтовая, Тима. Сотник Ухоздвигов на ней три года был на войне и с ней возвернулся опосля ранения. Сколь раз от смерти спасала его, говорит.

– Порядок! В случае чего – на Белку и – шашку в руки.

– Ой, Тима! Не успеешь сесть на Белку. На прошлой неделе…

– Без паники, говорю! – прикрикнул Тимофей, сунув в карман пару запасных обойм – они у него лежали в дорожном саквояже; саквояж задвинул в передок и наказал Ольге не выронить из кошевы. Глядя на Тимофея, Ольга успокоилась, хотя зубы выстукивали противную дробь.

– Ужли тебе не страшно?

– Страхом города не берут, а в штаны кладут, – бухнул Тимофей. – Или грудь в крестах, или голова в кустах!

– Ой, Тима, Тима!..

Но где же волки? Куда они исчезли? Ольга говорит, что волки сдуру не нападают, а выбирают удобный момент, наверное, перебежали тот взлобок по тракту и ждут у Гремячего ключа – самое худое место.

Ах, вот в чем дело! Он помнит то место, в десяти верстах от Белой Елани: там его когда-то оглушило грозой, и он потом встретил…

– Позицию они выбрали завидную! – оборотился к Ольге. – Надо как-то обойти…

– Не обойдешь, Тима. Там дурное место – Волчьим прозывается. Давай вернемся в Таскину? Тут как и до Белой Елани, зато горы нет.

– Давай!..

Рысаки, почуяв беду, норовисто храпели и копытили льдистую дорогу.

Не успели развернуться, как далеко впереди раздался выстрел, потом еще и еще…

Бах, бах, бах…

– Кто-то стреляет, Тима? Слышишь? Далеко, будто за тем взлобком, ей-богу? Успеем умчаться?

– Дура! Поворачивай обратно!

Кошева увязла в глубоком перемете снега и круто накренилась на левый бок. Губернатор не слушался вожжей – пятился в оглоблях, норовясь сбросить хомут.

– Ай, боже мой! – путалась в вожжах Ольга.

Тимофей схватил вожжи, хлестнул Губернатора по упитанной спине, гикнул, и коренник понес обочиной, отвалив голову к оглобле.

Вдруг где-то далеко грохнуло, будто обвал случился.

– «Лимонка», – раздумчиво сказал Тимофей.

– Какая «лимонка»?

– Бомба. Но кто тут может ехать с бомбой? И стреляли не из ружья, а из маузера, пожалуй… Тут что-то не то. Не о! Вот что: я отстегну Белку и поеду на ней вперед. Ты – а мной. Нет, тут что-то не то…