|
Оценить:
|
Хронометр
- Предыдущая
- 76/97
- Следующая
76
— Олег сказал. "Кто хочет, пусть идет..."
— Ты и ушел...
Толик выдавил, запинаясь от беспощадности к себе:
— Да... Но я же не потому, что он сказал... Я... потому что я струсил.
Курганов обошел Толика, встал сзади. Большую ладонь положил ему на темя.
— Не только поэтому... Потому, что ты был один.
— Один? — Толик удивленно шевельнулся.
— Конечно. Между ребятами и тобой трещина прошла... Как у Головачева между ним и другими моряками. Видишь, он тоже... ушел. Ты — домой, а он — насовсем.
— Но он же не из-за трусости. Из-за обиды. Вообще... из-за горя своего.
— А другим он своей смертью сколько горя принес! Товарищам своим, родителям, братьям... Ты спрашивал: в чем его вина? Вот в этом. В том, что он сделал непоправимое... Ты, Толик, запомни одно: самая страшная беда, когда человек делает непоправимое. Такое, что уже не исправишь. Этого надо бояться больше всего... Понял?
Толик не знал, понял ли. Насчет непоправимого, кажется, понял. А насчет Головачева и себя?.. Что у них одинакового? Что сделал он такого, чего совсем нельзя исправить? Может, Курганов считает, что он, Толик, законченный трус и дезертир?
Толик так и спросил горьким и стыдливым полушепотом:
— Значит, я... совсем?
Рука Курганова дернулась, он отозвался почти испуганно:
— Да что ты, малыш! У тебя все поправимо.
— Как поправимо? — вздохнул Толик. — Мне к робингудам теперь все равно дороги нет...
— Я не про это. Я про характер. Ты, по-моему, трусить больше никогда не будешь, у тебя теперь зарубка на характере.
— Я не знаю, — опять вздохнул Толик.
— А я знаю, — возразил Курганов и отошел к столу... — Я в тебя, Толик, верю. Недаром ты такие славные стихи написал... Я вот оставил тебе на память...
С верхней полки он взял листок, протянул Толику. Толик встал с табурета. Лист был началом повести — первая страница первого экземпляра.
— А... как же вы без него? Разве вам не надо?
— Мне уже ничего не надо, — глухо сказал Курганов и отвернулся к окну. — Сжег я все к чертям...
— Зачем?! — выдохнул Толик.
Спина Курганова сердито дернулась под обвисшим свитером.
— Потому что прочел перепечатанное свежими глазами. И понял: все чушь и мура... Кроме твоих стихов... Ну и вот...
Толик посмотрел на камин. На пепел и угли.
— Оба экземпляра сожгли? — шепотом спросил он.
— Да! И черновик! — раздраженно ответил Курганов. — Чтобы больше не мучиться... Зачем оно, беспомощное бумагомарание? Бред!
— Не бред! Это хорошая повесть!
— Чушь...
— Нет, хорошая. Зачем вы...
Курганов сел к столу, охватил голову растопыренными ладонями. Тихо сказал:
— Хорошая, плохая... Теперь, слава богу, никто решать не будет. Нету "Островов в океане".
Толик смотрел сумрачно и строго.
— Вы теперь сами жалеете, что сожгли...
— Да, — неожиданно обмякнув, согласился Курганов. — Жалею. Столько лет потратил. Смысл в этом видел... И вот — ударило в башку. Тоже, безумный гений нашелся! Николай Васильевич Гоголь... Но все равно правильно. Она бы меня не отпустила, эта писанина, измучила бы до смерти. А я уже не могу...
— А без нее... можете? — спросил Толик негромко, но жестко.
Курганов посмотрел на него исподлобья. Блестящие голубые глазки его тонули в морщинистых впадинах. Он сказал с беззащитностью:
— Ты меня будто добить хочешь. Толик, ты зачем так?
— А вы зачем так? Сами говорите, что нельзя делать непоправимое! А что сделали? Все равно что в себя выстрелили!.. Как бы вы жили, если б не остался третий экземпляр?
Курганов некрасиво приоткрыл рот и, грудью ложась на стол, весь потянулся к Толику. Молча. А в глазах — тоска и просьба о чуде. Обжегшись этим взглядом, ужаснувшись — "Что же я его мучаю?!" — Толик метнулся в сени и ворвался в комнату с папкой. Курганов потянул к ней похожие на грабли пальцы, и лицо его умоляло: только не обмани... Но Толик отшатнулся.
— Нет! Сначала дайте честное слово, самое страшное... что не сожжете больше. Поклянитесь чем-нибудь...
Курганов с облегчением уронил на стол руки.
— Чем хочешь.
— Жизнью своей, — жалобно попросил Толик.
Курганов сказал, слабо улыбаясь:
— Толик... мне моя жизнь — что! Я твоей клянусь, если веришь: никогда не сожгу.
Толик положил папку на край стола. Курганов дотянулся, оборвал тесемки, стал лихорадочно перекидывать листы. Уронил их, медленно вздохнул, уперся в стол руками. Согнувшись, смотрел на Толика. Лицо Арсения Викторовича, пожалуй, не было счастливым. Оно было серьезно-торжественным:
— Феникс... — проговорил он.
— Что? — растерянно пробормотал Толик.
— Птица Феникс. Она сгорает, а потом возрождается из пепла. Живая. Слышал такую легенду?
— Не... — сказал Толик. — Арсений Викторович, вы теперь берегите повесть. Единственный экземпляр ведь.
— Обещаю... А правду я говорил: Толик Нечаев приносит мне счастье... — Наверно, хотел Курганов улыбнуться, но лицо скомкалось, он закрыл его ладонями и быстро сел.
Толик впервые увидел, как плачет взрослый мужчина.
— Я пойду, — тихонько сказал он.
Третья часть
ЧЕРНАЯ РЕЧКА
Т.О.Л.И.К.
Пруд был крошечный, размером с отрядную спальню. По краям он зарос камышом и осокой. Чтобы попасть к воде, нужно было пробраться по тропинке в зарослях и по шатким мосткам.
Толик пробрался. Поставил на доски тяжелый акваскоп (мостки вздрогнули). Встал на четвереньки, заглянул в воду. Здесь было неглубоко, но на поверхности дрожала солнечная рябь и прятала под собой дно с нехитрым подводным миром. Без аппарата не разглядишь, что там делается...
- Предыдущая
- 76/97
- Следующая
